«ФОССЕ ПРЕКРАСЕН, ЗАГАДОЧЕН И ТЕАТРАЛЕН ...»

О новом Нобелевском лауреате. Гостевой пост от Алёны Солнцевой:

Юн Фоссе

***

медленно, это

как старая боль

как звук аккордеона, свет этот

который даже не свет

просто ему нет конца

нет конца

и где-то там – там будет всё 

даже если и не было: 

будет бабушка, и собака

и тот странный такой золотистый

свет прямо в окно

(Перевод с норв. Антона Нестерова)

Юрий Бутусов: «Фоссе прекрасен, загадочен и театрален, как "Черный квадрат" Малевича».

Ну и немного цитат из старого интервью нового нобелиата: 

«...могу сказать наверняка, что из всех драматургов наибольшее восхищение я питаю к Чехову. Он писал так хорошо, что нужно очень постараться, чтобы испортить его пьесы. В таком случае и перевод должен быть очень плохим. И это многое говорит о силе его голоса как драматурга.

Не знаю, испытал ли я влияние Чехова. Наверное, да, но мне никак не удаётся чётко определить, в чём оно состоит. Если говорить наивно и просто, Чехов для меня – лучший в мире драматург!

И кстати, обо всём русском. Хотя сам я русского не знаю, моя старшая дочь изучает русский в университете. Она вместе со своими однокашниками должна была стажироваться полгода в Санкт-Петербурге, но у них возникли трудности с визой, что весьма огорчительно, ведь речь идёт о настоящих друзьях России!

Ещё не могу не рассказать удивительную историю: моя младшая дочь буквально влюбилась в детский мультсериал о русском медведе, который она смотрит на своём Маке. И смотря этот сериал она, по словам сведущих людей, научилась прекрасно понимать и говорить по-русски. Невероятно! Она уже билингва – говорит на словацком и норвежском – и в добавок сама выучила ещё и русский, так что теперь в свои шесть лет она говорит на трёх языках, и при этом утверждает, что русский ей нравится больше всего.

 .....у нас не много выдающихся философов, по правде говоря, ни одного, как нет и великих имён в науке, но у нас есть великие творцы: Кнут Гамсун, Хенрик Ибсен, Эдвард Григ, Эдвард Мунк. И каждый из них – мировая величина в своём виде искусства.

В драматургии такая величина, конечно же, Хенрик Ибсен. Когда мои пьесы только начинали играть за рубежом, меня постоянно сравнивали с Хенриком Ибсеном. Меня стали величать «новым Ибсеном» и всё такое. Я считаю это несправедливым, и по отношению к Ибсену, и по отношению ко мне. Фактически Ибсен, после Шекспира и в конкуренции с Чеховым, один из трёх наиболее играемых драматургов в мире. А когда один из трёх самых великих драматургов родом из крохотной Норвегии, это не так уж и плохо.

 

...Если быть честным, в театр я ходил редко, можно даже сказать, никогда.

Меня занимало искусство, а то, что я видел в театре, я тогда определял для себя словом «культура», то есть всеобщими усилиями достигнутое соглашение, консенсус, нечто противоположное искусству. Само собой разумеется, я пару раз видел и хороший театр, что произвело на меня сильное художественное впечатление, но по большей части театр вызывал у меня скорее скуку.

... мне предложили большую по моим меркам сумму – другим она, возможно, показалась бы маленькой – за то, что я напишу начало пьесы и резюме остального текста. Таким способом одна крупная норвежская культурная институция вознамерилась продвигать новую норвежскую драматургию. Я согласился из-за гонорара, поскольку нуждался в деньгах.

...Так появилась пьеса «Кто-то вот-вот придёт». Потом её премьера состоялась в Норвежском театре Осло, и теперь её играют во многих странах. Думаю, это одна из самых исполняемых моих пьес. Я написал ее в 1992 году, если мне не изменяет память.

Так неожиданно я стал ещё и драматургом. Я писал пьесы, одну за другой, их ставили сначала в Норвегии, потом в Швеции, а потом в одной стране за другой. Теперь они переведены на более сорока языков, и я даже затрудняюсь сказать, в скольких странах их ставили и сколько спектаклей в итоге получилось. Мой театральный агент, учитывая всё и вся, насчитывает более тысячи постановок.

Я не ставил перед собой цели стать драматургом, я просто стал им. Я заканчивал одну пьесу и брался за следующую. В течение двадцати-тридцати лет я писал в основном только для театра. Я чувствовал себя в состоянии некоего драматического опьянения, если не сказать запоя, и я решил, что раз так пошло, то пусть и идёт, пока идёт. Я думал, буду писать пьесы, пока у меня получается, а потом снова вернусь к прозе и лирике.

....я постараюсь рассказать, что происходит в те магические, привилегированные мгновения, когда между сценой и залом возникает нечто необъяснимое. Для меня здесь речь о том, что простые слова в простых человеческих, зачастую банальных ситуациях, что-то очень конкретное становится настолько простым, настолько материальным, что возвышается над своей материальностью и внезапно становится новым глубоким прозрением, не понятийным, а эмоциональным. Прозрением, которое благодаря ритуальности театра, не индивидуально, а коллективно. Рождается какая-то хрупкая человеческая общность, которую ощущают все.

....То главное, что знаешь, никогда невозможно высказать открыто, напрямую. Тогда ведь всегда получается, что говоришь в итоге что-то другое. И всё же искусство, достойное таковым называться, старается выразить как раз невыразимое, выразить отсутствующее присутствие, я бы так, наверное, это назвал.

У всех лучших режиссёров есть одна общая черта: они относятся к тексту с большим уважением. Они играют пьесу так, как она написана, а если нужны изменения, то они что-то и вычёркивают, но с большой осторожностью. Потому как некоторым моим пьесам присуща жёсткая форма, или строгое единство между формой и содержанием, так что из них нельзя ничего вычеркнуть, в то время как у других пьес форма более открытая, и из них что-то вычеркнуть можно. Однако лучшие режиссёры относятся к тексту с большим уважением, и в то же время сохраняют, так сказать, свой собственный голос, свою, присущую только им, манеру создания театра. С этой точки зрения лучшие спектакли стали, если так можно выразиться, сплетением голоса пьесы и голоса режиссёра. Часто я думаю о каждой пьесе, как о мелодии, и пока мелодия слышна и не перевирается, я постановкой доволен».