«Я ЗАВЕЩАЮ ПРАВНУКАМ ЗАПИСКИ...»

***

Не вспоминаю дней счастливых,

Не замечаю лиц знакомых.

Я весь какой-то странный вывих.

Я весь какой-то сонный промах,

Сосредоточен иль рассеян...

Но здесь иная зреет странность,—

Как будто чувствую: со всею

Вселенной собственной расстанусь.

И, к расставанию готовясь,

Сжигаю книги и рубахи,

Соображение и совесть,

И говорю своей собаке:

«Ты, умница, ещё не слышишь,

Как безнадёжно я пылаю.

Ты за меня стихи допишешь,

А на луну я сам залаю».

1964

Если бы Павел Григорьевич Антоколь-ский родился лет на пять раньше, он мог бы стать полноправным предста-вителем Серебряного века русской культуры. Ровесники же его – люди со-всем другой эпохи: маршал Жуков, акт-риса Фаина Раневская, драматург Евге-ний Шварц, поэт Николай Тихонов... Тех, кто из Серебряного века, новый «век-волкодав» жестоко переехал, а млад-шие, кто родился позже, с разной долей успеха вынуждены были договаривать-ся с ним.

Антокольский принадлежал к тем нем-ногим писателям, кто ухитрялся тво-рить хорошо и в плохое время. Многие из тех, кто знал его, говорили: он ста-рался соблюдать человеческую этику, насколько это было возможно. На пре-дложение подписать какую-то дурно пахнущую бумагу он мог себе позво-лить крикнуть в телефонную трубку: «Антокольский умер!». Про своё время и лютого усача он потом написал: 

Мы все, лауреаты премий,

Вручённых в честь его,

Спокойно шедшие сквозь время,

Которое мертво;

Мы все, его однополчане,

Молчавшие, когда

Росла из нашего молчанья

Народная беда;

Таившиеся друг от друга,

Не спавшие ночей,

Когда из нашего же круга

Он делал палачей...

В мрачное и тягостное время Антоколь-ский являл собою праздничное чудо. Он жил взахлёб и был поэтом от Бога. Но в наше суетное время его забыли. Не переиздают. Не читают с эстрады, как бывало. А между тем, Павел Антокольский, стремительный и чуть богемный, любивший бабочку вместо галстука и трубку вместо сигареты, свои записки, над которыми работал почти до самого конца, завещал правнукам...

Я завещаю правнукам записки,

Где высказана будет без опаски

Вся правда об Иерониме Босхе.

Художник этот в давние года

Не бедствовал, был весел, благодушен,

Хотя и знал, что может быть повешен

На площади, перед любой из башен,

В знак приближенья Страшного суда…

Сегодня мы отмечаем 125-летие со дня рождения Павла Григорьевича Анто-кольского (1896-1978), замечательного поэта, переводчика, драматурга.

«НЕ СПИ, НЕ СПИ, РАБОТАЙ, НЕ ПРЕРЫВАЙ ТРУДА...»

Среди писателей ХХ века Антуан де Сент-Экзюпери наиболее непосред-ственный и безыскусственный. Кто-то считает, что в нём трудно признать профессионального писателя, что он так и остался летчиком, рассказавшем о себе и о мире. Вместе с тем Экзюпери сделал больше других, чтобы упразд-нить границу между искусством и дей-ствительностью.

Творчество Экзюпери пришло в Рос-сию с опозданием, но при этом удиви-тельно вовремя. Это случилось в сере-дине 50-х годов прошлого века, через 20 лет после пребывания самого писа-теля в Москве. Экзюпери приезжал в Советский Союз в середине 30-х годов в качестве корреспондента француз-ских газет и посылал во Францию очень доброжелательные репортажи о нашей стране и наших людях. Это при том, что он никогда не был сторонни-ком коммунистического строя и как писатель-гуманист выступал против какого бы то ни было насилия и тира-нии.

А середина 50-х годов — это время ХХ съезда компартии, время, с лёгкой руки Ильи Эренбурга названное «оттепе- лью» после жестоких «морозов» ста-линской эпохи, время порывов и на-дежд, побед и поражений. Проза Экзю-пери срифмовалась с эпохой. Почуяв воздух свободы, люди потянулись к небу, которое не разделено границами, не подчиняется никаким земным раз-граничениям. Наши люди, много лет отгороженные от всего мира «желез-ным занавесом», мечтали о единой планете людей. Об этом же, как извест-но, мечтал и Экзюпери. 

Не только поколение Юрия Гагарина и Евгения Евтушенко, а к нему же принад-лежит и знаменитый поэт-песенник Николай Добронравов, автор слов прекрасных и, я бы сказала, зна́ковых для 60-х годов песен «Нежность» и «Маленький принц», так вот не только эти молодые в 60-ые годы люди, но и гораздо более старшее, пастернаков-ское поколение радостно отозвалось на пронзительную ноту автора «Ночно-го полета», «Планеты людей» и «Ма-ленького принца». В одном из самых известных и одном из последних своих стихотворений Борис Пастернак уподо-бляет поэта лётчику. При этом черты самого Экзюпери угадываются в нём без труда:

...Не спи, не спи, работай,

Не прерывай труда.

Не спи, борись с дремотой,

Как лётчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну,

Ты — вечности заложник

У времени в плену...

ВЕРНУТЬСЯ В РОССИЮ

***

Нет, я не буду знаменита.

Меня не увенчает слава.

Я – как на сан архимандрита

На это не имею права.

Ни Гумилёв, ни злая пресса

Не назовут меня талантом.

Я – маленькая поэтесса

С огромным бантом.

1918

***

Я сегодня с утра весела,

Улыбаются мне зеркала,

Олеандры кивают в окно.

Этот мир восхитителен... Но

Если б не было в мире зеркал,

Мир намного скучнее бы стал.

Если б не было в мире стихов,

Больше было бы слёз и грехов

И была бы, пожалуй, грустней

Невралгических этих дней

Кошки-мышкина беготня –

Если б не было в мире меня.

1950

Её книги для тех, кто любит Серебря-ный век. В конце 80-х  книги "На бере-гах Невы" и "На берегах Сены" были мо-ими любимыми и настольными.

Ирина Одоевцева: 

«Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать «на берегах Невы». Я пишу о них и для них. О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними. Я только глаза, видевшие их, то-лько уши, слышавшие их. Я одна из по-следних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них». 

Поэтесса, прозаик, мемуаристка. Участ-ница «Цеха поэтов». Любимая ученица Николая Гумилева. Жена и муза Геор-гия Иванова. Прожила долгую жизнь — 95 лет, из них 65 лет в изгнании. В 1987 году, в 92-летнем (!) возрасте, верну-лась в СССР, в родной Ленинград, где доживала фактически в одиночестве. Похоронена на Волковом кладбище.

Георгий Ива́нов

***

В ветвях олеандровых трель соловья.

Калитка захлопнулась 

с жалобным стуком.

Луна закатилась за тучи. А я

Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне –

С изгнаньем, любовью к тебе 

и грехами.

Но я не забыл, что обещано мне

Воскреснуть. 

ВЕРНУТЬСЯ В РОССИЮ СТИХАМИ.

НЕФОРМАЛЬНАЯ БИОГРАФИЯ

М.: Майор, 2009. – 192 с., фотоил. – (Неформальные биографии)

Виктор Некрасов, разносторонне ода-рённый, обаятельный, смелый и доб-рый человек, до сих пор остаётся одной из самых привлекательных фигур в ис-тории русской литературы. 

Человек исключительной честности, он никогда не шёл поперёк совести, пере-жил трагедию вынужденной разлуки с родиной и со своим читателем. В эпоху застояНекрасов был выдворен из стра-ны, лишён воинских наград и советско-го гражданства.

Книга Николая Надеждина представля-ет собой беллетризованную биографию русского писателя, иллюстрированную редкими фотографиями разных перио-дов его жизни.

ОТКРЫВШАЯСЯ СТРАНИЧКА

На фото: редакция журнала «Новый мир» накануне разгона. 11 февраля 1970 года. Фото Михаила Яковлева.

Уже смещены со своих постов четыре ближайших сотрудника. И Твардовский в знак протеста подал заявление об уходе.

Открывшаяся страничка из "Новомир-ского дневника" Алексея Кондратови-ча:

«Александр Трифонович: 

– Бюрократические привилегии хороши для начальства тем, что они сразу всех ставят на положенное им место. Я пом-ню, как Воронков задумался, когда я попросил его устроить для редакции машину: "Да, А.Т., это как-то надо сде-лать, но как? Ведь надо вас тогда при-равнять ко мне".

Виноградов: – Сказал без иронии?

А.Т.: – Конечно, без иронии. Какая мо-жет быть ирония, когда речь идёт о по-ложенном человеку, от места положен-ном. Я помню другой случай, когда я со-бирался менять квартиру, то по наивно-сти сказал одному деятелю из Моссо-вета: "Но ведь Софронов же получил квартиру на улице Горького", на что по-лучил в ответ: "Так это же Софронов, что вы равняете себя с ним". И я тут же умолк. Софронов был тогда секретарём Союза на том месте, где сейчас Ворон-ков. Всяк сверчок знай свой шесток"». 

Боже, как больно это всё читать. Круп- нейший поэт, самородок. И даже ТАКИЕ люди у нас не были в цене.

В своё время много было прочитано о "Новом мире" А.Т. Твардовского: Лак-шин, Кондратович, Солженицын... И те-перь, в юбилейные дни, эта драматиче-ская история, завершившаяся болез-нью и смертью поэта, тоже, конечно, вспоминается. 

«О ТОМ, ЧТО ЗНАЮ ЛУЧШЕ ВСЕХ НА СВЕТЕ, СКАЗАТЬ ХОЧУ. И ТАК, КАК Я ХОЧУ.»

Стихи о праве каждого человека на собственное мнение и возможность высказывать его. 

***

Вся суть в одном-единственном завете:

То, что скажу, до времени тая,

Я это знаю лучше всех на свете —

Живых и мёртвых, – знаю только я.

Сказать то слово никому другому,

Я никогда бы ни за что не мог

Передоверить. Даже Льву Толстому —

Нельзя. Не скажет, пусть себе он бог.

А я лишь смертный. За своё в ответе,

Я об одном при жизни хлопочу:

О том, что знаю лучше всех на свете,

Сказать хочу. И так, как я хочу.

1958

«КАК НА СТАНЦИИ ЗАЛАЗЫ...»

Олег Коровин. Встреча. Пушкин и Кюхельбекер 

Пётр Вегин.  Л и ц е й с к о е

Как на станции Залазы

две жандармские заразы

разнимали двух друзей,

обнимающихся пылко.

Бледнолицый ехал в ссылку,

а из ссылки – что смуглей.

Два поэта-лицеиста:

один нумер был четырнадцатый,

а девятым был другой.

Жандармерии плечистой

не понять слезы пречистой,

а России – не впервой.

Кто посмел прервать объятья?

Кто посмел – тому проклятье!

Лицеистам – бронзоветь...

Над всечасной суетою

их объятие святое

нам осталось как завет.

Царскосельского музея

нету – есть душа лицея,

неизбывная вовек!

Иль у нынешних пиитов

набирается петитом

прописное – Человек?

Или мы совсем потухли

после Пушкина и Кюхли?

Нас один язык вскормил!

Наши души не чернильницы.

... Пушкин нумер был четырнадцатый,

а девятым Кюхля был...

Залазы. Памятный знак на месте встречи 

Запись Пушкина в дневнике:

«15 октября 1827. Вчерашний день был для меня замечателен. ...На следующей станции нашёл я Шиллерова "Духовид-ца", но едва успел прочитать я первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. "Вероятно, по-ляки?" – сказал я хозяйке. "Да, – отве-чала она, – их нынче отвозят назад'". Я вышел взглянуть на них. Один из арес-тантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и ху-дой молодой человек с чёрною боро-дою, в фризовой шинели... Увидев ме-ня, он с живостию на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы приста-льно смотрим друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угро-зами и ругательством – я его не слы-шал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою сторону. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга – но куда же?»

Памятный знак на месте встречи поэтов открыт 6 июня 1999 года (в год 200-летия А.С.Пушкина)

Кюхельбекера везли в Динабургскую крепость. Фельдъегерь Подгорный, сопровождавший арестантов, докла-дывал начальству:

«Отправлен я был сего месяца 12-го числа в город Динабург с государст-венными преступниками, и на пути, приехав на станцию Залазы, вдруг бро-сился к преступнику Кюхельбекеру еха-вший из Новоржева некто г. Пушкин, начал после поцелуя с ним разговари-вать, я, видя сие, наипоспешнее отпра-вил как первого, так и тех двух за пол-версты от станции, дабы не дать им разговаривать, а сам остался для про-писания подорожной и заплаты прого-нов. Но г.Пушкин просил меня дать Кю-хельбекеру деньги, я в сём ему отказал. Тогда он, г.Пушкин, кричал и угрожал мне, говорит, что "по прибытии в С.-Пе-тербург в ту же минуту доложу его им-ператорскому величеству, как за недо-пущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег, – сверх того, не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу". Сам же г.Пушкин между прочим угрозами объя-вил мне, что он был посажен в крепос-ти и потом выпущен, почему я ещё бо-лее препятствовал иметь ему сношения с арестантом; а преступник Кюхельбе-кер сказал мне: "Это тот Пушкин, кото-рый сочиняет"».

Залазы сегодня

В. Кюхельбекер. 19 октября 1836 года

(отрывок)

... Чьи резче всех рисуются черты

Пред взорами моими? Как перуны

Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут... Пушкин, Пушкин! это ты!

Твой образ – свет мне в море темноты;

Твои живые, вещие мечты

Меня не забывали в ту годину,

Как пил и ты, уединён, кручины.

Тогда и ты, как некогда Назон,

К родному граду простирал объятья;

И над Невой затрепетали братья,

Услышав гармонический твой стон.

С седого Пейпуса, волшебный, он

Раздался, прилетел и прервал сон,

Дремоту наших мелких попечений, –

И погрузил нас в волны вдохновения.

О брат мой! много с той поры прошло,

Твой день прояснел, 

мой покрылся тьмой;

Я стал знаком с Торкватовой судьбой.

И что ж? опять передо мной светло:

Как сон тяжёлый, горе протекло;

Моё светило из-за туч чело

Вновь подняло – 

гляжу в лицо природы:

Мне отданы долины, горы, воды.

О друг! хотя мой голос поседел, 

Но сердце бьётся молодо и смело,

Во мне душа переживает тело,

Ещё мне Божий мир не надоел.

Что ждёт меня? Обманы наш удел,

Но в эту грудь вонзилось много стрел;

Терпел много, обливался кровью;

Что, если в осень дней

столкнусь с любовью?

1836

«... БРАТ РОДНОЙ ПО МУЗЕ, ПО СУДЬБАМ...»

21 июня родился Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1897-1846), светлый ли-цейский Кюхля, с прекрасной душой, герой эпиграмм и карикатур, учитель словесности и путешественник, поэт и декабрист, друг Пушкина, Пущина и Дельвига, человек замечательного да-рования и трагической судьбы. "Мой брат родной по музе, по судьбам" – так называл Пушкин товарища по лицею, талантливого поэта, человека, высоко-го духом, честного сердцем и помысла-ми.

К  М у з е

Что нужды на себя 

приманивать вниманье

Завистливой толпы 

и гордых знатоков?

О Муза, при труде, 

при сладостном мечтанье

Ты много на мой путь 

рассыпала цветов!

Вливая в душу мне 

и жар и упованье,

Мой Гений от зари 

младенческих годов,

Поёшь — и не другой, 

я сам тебе внимаю,

И грусть, и суету, 

и славу забываю!

1819 

Боратынский писал о нём: «Человек, вместе достойный уважения и сожале-ния, рождённый для любви к славе (может быть, и для славы) и для несча-стия». Несчастия испил полной чашей. За активные действия в восстании де-кабристов был осуждён и после почти десятилетнего (!) заключения в Шлис-сельбургской, Динабургской и Ревель-ской крепостях был в конце концов сослан на вечное поселение в Сибирь.

Вильгельм Карлович умел дружить, прощал обиды, мечтал о героическом и мужественно переносил тяготы жизни.

В годы тюрьмы и ссылки с полной си-лой развилось его поэтическое дарова-ние, он не изменил юношеским идеа-лам. Полуослепший, больной, измучен-ный непосильным трудом поэт гордил-ся своей причастностью к "орлиной стае" декабристов.

Кюхельбекер прожил отмеренные ему судьбой неполных полвека как истин-ный поэт и, умирая, сожалел об одном: «…право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что всё мною создан-ное, вместе со мной погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок!»

Не погибло.

«ЗНАЕМ МЫ ТЕПЕРЬ С ТОБОЮ...»

Памятник Александру Твардовскому в Москве. Авторы – народный художник России Владимир Суровцев в соавтор-стве с сыном Данилой, архитекторы – Виктор Пасенко и Вячеслав Иванченко

***

Мы на свете мало жили,

Показалось нам тогда,

Что на свете мы чужие,

Расстаёмся навсегда.

Ты вернулась за вещами,

Ты спешила уходить.

И решила на прощанье

Только печку затопить.

Занялась огнём береста,

И защёлками дрова.

И сказала ты мне просто

Настоящие слова.

Знаем мы теперь с тобою,

Как любовь свою беречь.

Чуть увидим что такое –

Так сейчас же топим печь.

1938

***

На дне моей жизни, на самом донышке

Захочется мне посидеть на солнышке,

На тёплом пенушке.

 

И чтобы листва красовалась палая

В наклонных лучах недалёкого вечера.

И пусть оно так, что морока немалая –

Твой век целиком, да об этом уж нечего.

Я думу свою без помехи подслушаю,

Черту подведу стариковскою палочкой:

Нет, всё-таки нет, ничего, что по случаю

Я здесь побывал и отметился галочкой.

1967

ЛЬВОВКА

Львовка – соседняя с Болдиным дере-вня, принадлежавшая ещё отцу поэта Сергею Львовичу Пушкину. В 1853 году Наталья Николаевна распорядилась разбить здесь сад и построить двухэта-жный дом на кирпичном фундаменте, который остался бы детям А.С.Пушки-на. Строительство и разбивка парка происходили одновременно. Долгое время владельцем Львовки и других окрестных деревень был старший сын поэта – отважный русский генерал Александр Александрович Пушкин.

 

События некоторых «Повестей Белки-на» происходят в провинциальных дво-рянских усадьбах, и львовская усадьба с парком, с её архитектурой и пейзажем подсказали идею создания здесь музея литературных героев. Что-то интерес-ное и важное можно узнать в этом му-зее о пушкинских персонажах – Иване Петровиче Белкине, юной Лизе, роман-тичной Марье Гавриловне – об их хара-ктерах, предпочтениях, невидимой жиз-ни души.

В Львовке вообще много где можно по-гулять и много чего посмотреть. На сре-дства Александра Александровича по-строена здесь церковно-приходская школа для крестьянских детей. Детей здесь и раньше обучали, но уроки до то-го проводились в крестьянской избе. И когда жители села обращались к бари-ну с просьбой о строительстве церкви, Александр Александрович отвечал, что сначала в селе должна быть построена школа.

Обстановка в школе воспроизведена и теперь здесь очень интересный музей. За четыре года до смерти А.А. Пушкина, в 1910 году в Львовке была построена и церковь тоже.

Перед господским домом стоят четыре  сосны, посаженные опять же по просьбе Натальи Николаевны в честь четырех детей поэта – «Сашки, Машки, Гришки, Наташки», как называл их сам Пушкин. Теперь, глядя на них, можно представить или подсчитать, сколько этим деревьям лет.

А рассказала нам все эти интересные факты замечательных экскурсовод – Валентина Фроловна, более сорока лет отдавшая своей интересной работе и, если я правильно поняла, как будто сама – из потомков Пушкина.

«И ВНОВЬ ПОЙМУ, ЧТО ВАМ Я СОПЕЧАЛЬНИК...»

Семён Липкин и Инна Лиснянская. 19.09.2002

Семён Липкин. 24 июня 1985 года

Я не был ни ведомым, ни вожатым,

Ни каменщиком вольным, ни в охранке,

И никакой патологоанатом

Не станет изучать мои останки.

Обрёл я в жизни лишь одну удачу –

По-детски веруя, марать бумагу

И знать, что и на небе не утрачу

Траву лесную и речную влагу.

Забыв о глиняном непрочном грузе,

И там босыми лёгкими ногами

Коснусь голубизны, приближусь к Рузе,

Изогнутой живыми берегами.

И вновь возникнет 

предо мной складная

Скамеечка и яркий твой купальник,

И вновь пойму, что вам я сопечальник:

Тебе, любовь, тебе, земля родная.

1985

Инна Лиснянская

***

Не июнь – сплошная мокрень.

Фиолетовая сирень

Вся промокла и простудилась.

Не открыть лепестковых глаз.

Это я с тобой в энный раз

Встретилась и простилась.

Умоляю тебя, прощай,

Умоляю, не навещай

В виде снов и галлюцинаций.

А не можешь, так подсоби

Ради загробной любви

С веткой сирени расстаться.

Июнь, 2004

ВИКТОР НЕКРАСОВ И АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

Андрей Вознесенский и Виктор Некрасов. Ванв, Франция. 1981

Фото В. Кондырева

А. Вознесенский 

***

Мозг умирает. Душа-эмигрантка

быстро, как женщина, 

вещи свои соберёт.

Разум умрёт. Но инстинкты тело за час покидают, как крысы бегут с корабля.

Страхи ютятся в обоях настенных,

пузырясь газетой под ними.

Подлянка в сад улизнёт.

Это не бесы в лесу — 

бессонное подсознанье.

Зависть ползёт, 

тщеславие свищет на ветках.

Похоть охотится в балке. Тоска 

в ряске болотной живёт, 

норовит заразить 

простодушную крякву или волка 

с нарушенной иммунной системой.

                             

Плачут скитальцы, темнят.

Вот почему так агрессивны погоды.

Бойтесь ходить по грибы.

В ком же ты жил? Что за грешника мучил? Красный, белый, квадратный, 

раздирающий душу.

Синий, винтообразный, 

засасывающий виной?

Жёлтый, сферический, 

как противотуманная фара,

съедающий белое Дух?

Это я понял, 

когда умирал Виктор Платонович.

В кухню петух безголовый вбежал

и рассвет прокричал.

1989

КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН О ПОЭМЕ «ВАСИЛИЙ ТЁРКИН»

Константин Ваншенкин видит силу Твардовского и обаяние его героя. Как бывший солдат, 17-летним мальчишкой ушедший на фронт, Ваншенкин делает акцент на правдивом поэтическом от-ражении войны. А для поэта Ваншенки- на важны образность Твардовского и умение одной строкой создать целую картину состояния человека на войне:

« "Василий Тёркин" Александра Твар- довского не только одно из самых значительных произведений нашей литературы, но и одна из самых ярких, замечательных поэм за всю историю русской поэзии. Строго говоря, "Тёркин" – не вполне поэма. Сам автор дал ей определение "книга про бойца". Да, это книга про войну, книга про бойца, книга про Россию, написанная с использова-нием блестящих литературных средств.

Кто же такой Василий Тёркин, этот один из самых обаятельных и легендарных литературных героев? Это обыкновен-ный русский труженик-солдат, безуныв-ный человек. Он очень храбрый, шут-ник, балагур, и в то же время, когда ну-жно, исполнен серьёзности, понимания своего долга, своих задач...

Во время войны сам я был молодым солдатом: в семнадцать лет ушёл в ар-мию из школы, из десятого класса. И вот там я встретился с Тёркиным. Нача-лось с того что наша дивизионная газе-тка перепечатала главу "Переправа":

Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый.

Снег шершавый, кромка льда...

А что это такое – "берег левый, берег правый"? Левый берег, где мы, – низ-кий, пологий; правый, где закрепился противник, – высокий, обрывистый. И вот попробуй форсировать эту прегра-ду! Меня тогда глава "Переправа" про-сто поразила...

С точки зрения поэтического мастер-ства "Тёркин" написан совершенно

блистательно. Я хочу привести приме-ры того, как Твардовский одной стро-кой, всего несколькими словами соз-даёт целую картину, которая рассказы-вает нам об очень многом. Вот лежит солдат во время налёта вражеской авиации,

Заслонясь от смерти чёрной

Только собственной спиной.

Как много за этими строчками!

Или вот:

"От окопов пахнет пашней".

Сразу ощущается тоска по родине, по родной деревне, по крестьянской рабо-те. И всё это за одной строкой.

Василий Тёркин как персонаж чрезвы-чайно ярок, написан очень густо, зри-мо. Он окружён множеством второсте-пенных героев, но они ни в коей мере не являются статистами или просто фоном. Это тоже очень живые люди. Замечательно написан "лейтенант ще-голеватый", который ведёт взвод зимой в атаку.

Только вдруг вперёд подался,

Оступился на бегу,

Чёткий след его прервался

На снегу...

Последняя строка резко укорочена, усе-чена. Мы ожидаем полной строки, а она обрывается. И этим подчёркивает-ся прерванный бег лейтенанта, его падение, смерть. А дальше – прямые слова, которые усиливают, завершают рассказ:

И нырнул он в снег, как в воду,

Как мальчонка с лодки в вир.

И пошло в цепи по взводу:

– Ранен! Ранен командир...

Подбежали. И тогда-то,

С тем и будет не забыт,

Он привстал:

– Вперёд, ребята!

Я не ранен. – Я убит...

Я думаю, что "Василия Тёркина" можно было бы назвать энциклопедией сол-датской жизни, энциклопедией русской жизни на войне. Действительно, у Твар-довского мы находим множество все-возможных обстоятельств и деталей жизни солдат. Тут и о пище, и о сне, и о шинели, и об оружии, и о сапогах, и о танках, и о самолётах, и о любви солда-та. И, конечно, самое главное – это не-посредственно о бое; бой в "Василии Тёркине" изображён с огромной худо-жественной силой. И написано всё это – я хочу ещё раз подчеркнуть – насто-лько достоверно именно потому, что Твардовский видел войну вблизи, сам прошёл через неё.

Только самые редкостные, великие произведения поэзии дарят наслажде-ние всем людям – и тем, кто редко бе-рёт в руки стихи, и тонким ценителям. "Василий Тёркин" – из таких книг. Чи-тать и перечитывать её можно до бес-конечности. Я, например, всякий раз нахожу в ней для себя что-то совсем новое, то, чего не замечал прежде...

В этой книге – и лихость, и широта, и грусть, и боль. Созданная в суровую пору, живёт и будет жить эта книга о войне, о солдате, о русском характере, о нашем советском народе, о его подвиге».

ТВАРДОВСКИЙ НА ВОЙНЕ

Первое знакомство будущего поэта Саши Твардовского с литературой со-стоялось дома, когда долгими зимними вечерами в кругу семьи читались вслух произведения русских классиков. По-сле школы Саша Твардовский и сам стал писать. В качестве селькора рай-онных и областных газет он печатал свои статьи. А в 1925 году в газете «Смоленская деревня» появилось его первое опубликованное стихотворение «Новая изба».

Я не знала, что, как и Давид Самойлов, Твардовский учился в знаменитом ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы). Он закончил его с отличи-ем до войны, в 1939 году. 

В том же году А.Твардовский был при-зван в армию корреспондентом воен-ной газеты. Каждый военкор того вре-мени имел воинское звание, личное оружие и должен был в случае необхо-димости заменить погибшего в бою офицера. И такой опыт уже в годы Ве-ликой Отечественной у Твардовского был.

Уже 23 июня 1941 года А.Т.Твардовский оформил документы для направления в действующую армию, получив назна-чение в газету Киевского особого воен-ного округа «Красная Армия». В годы войны она представляла собой поезд-редакцию. Твардовский знал о фронте не понаслышке: часто бывал на пере-довой, не однажды попадал под обст-релы и бомбежки, тяжело переживал смерть друзей.

Отступая на восток, наши войска несли огромные потери, оказываясь в изоли-рованных группах. В одну из групп по-пал тогда и Твардовский. Посланные по решению командиров разведчики бесследно исчезли. Бойцы уходили все дальше от дороги, командир части про-пал. Обратились за советом к Твардов-скому, который хорошо знал эти места. Александр Трифонович принял на себя всю полноту ответственности и вывел часть из окружения. 

Генерал А.Горбатов вспоминал: «Мне посчастливилось на своем веку видеть мужественных людей <…>, и лучшим из всех виденных героев, сильным, насто-ящим <…> я считаю Александра Трифо- новича Твардовского».

Должность корреспондента фронтовой газеты требовала бесперебойно поста-влять в очередной номер материал, ук-репляющий боевой дух красноармей-цев, поднимающий настроение и моби- лизующий на отпор врагу. С первых чи-: сел июля 41-го почти в каждом номере газеты появлялись его стихи, очерки, фельетоны. В военных стихах Твардов-ский писал о событиях, бывших на том фронте, где он служил сам, чаще всего лично знал тех, о ком писал.

Осенью 1943 года, когда Твардовский вместе с частями дивизии в рядах ос-вободителей шёл к родному Загорью, он, потрясённый увиденным, с горечью скажет: «Родное Загорье. Только нем-ногим жителям здесь удалось избе-жать расстрела или сожжения. Мест-ность так одичала и так непривычно выглядит, что я не узнал даже пепели-ще отцовского дома. Ни деревца, ни сада, ни кирпичика или столбика от построек…».

Вместе с действующей армией Твар-довский прошел дорогами войны от Москвы до Кенигсберга: участвовал в битве за Москву, в освобождении Бело-руссии, Украины, Польши.

На войне, под кровлей шаткой,

По дорогам, где пришлось,

Без отлучки от колёс,

В дождь, укрывшись плащ-палаткой,

Иль зубами сняв перчатку

На ветру, в лютой мороз,

Заносил в свою тетрадку

Строки, жившие вразброс.

Изо дня в день все четыре года войны поэт вёл военные дневники и рабочие тетради: записи о текущих событиях и встречах, размышления о происходя-щем с черновыми набросками и вариантами стихов. 

В 2005 году они впервые были полно-стью опубликованы под заголовком «Я в свою ходил атаку…»: Дневники. Пись-ма. 1941-1945».

Твардовский закончил войну в звании подполковника. Поэзия военной тема-тики, которая выразила мысли и чув-ства, волновавшие целое поколение советских людей, осталась главной в его творчестве.

У  с л а в н о й  м о г и л ы

Нам памятна каждая пядь

И каждая наша примета

Земли, где пришлось отступать

В пыли сорок первого лета.

Но эта опушка борка

Особою памятью свята:

Мы здесь командира полка

В бою хоронили когда-то.

Мы здесь для героя отца,

Меняясь по-двое, спешили

Готовый окопчик бойца

Устроить поглубже, пошире.

В бою — как в бою. Под огнём

Копали, лопатой сапёрной

В песке рассекая с трудом

Сосновые жёлтые корни.

И в жёлтой могиле на дне

Мы хвои зелёной постлали,

Чтоб спал он, как спят на войне

В лесу на коротком привале.

Прости, оставайся, родной!..

И целых и долгих два года

Под этой смоленской сосной

Своих ожидал ты с восхода.

И ты не посетуй на нас,

Что мы твоей славной могиле

И в этот, и в радостный час

Не много минут посвятили.

Торжествен, но краток и строг

Салют наш и воинский рапорт.

Тогда мы ушли на восток,

Теперь мы уходим на запад.

Над этой могилой скорбя,

Склоняем мы с гордостью знамя:

Тогда оставляли тебя,

А нынче, родимый, ты с нами.

1943

«ОБЛОМОВ»

М.: Стрекоза, 2022.

(юбилейное издание)

В эпоху, когда типичный герой русского романа страдает от невозможности  приложить свои силы в России, Гонча-ров вывел на сцену человека, созна-тельно избегающего любых усилий. 

«Обломов» (1859) стал центральным звеном романной «трилогии О» Гонча-рова, куда также вошли «Обыкновенная история» (1847) и «Обрыв» (1869). Три романа писатель мыслил как единую эпопею.

О своем герое сам Гончаров сказал так: «У меня был один артистический идеал: это — изображение честной, доброй симпатичной натуры, в высшей степени идеалиста, всю жизнь борющегося, ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и, наконец, окончательно охладевающего и впадающего в апатию и бессилие от сознания слабости своей и чужой, то есть вообще человеческой натуры». Именно таким предстаёт перед нами в романе Илья Ильич Обломов.

Роман «Обломов» современные ему читатели и критики однозначно воспри-нимали как  роман испытания личнос-ти. Начало тенденции положили рома-ны Тургенева середины 1850-х годов – сначала «Рудин», затем одновременно с первой частью «Обломова» было опу-бликовано «Дворянское гнездо», а пос-ле — «Накануне». Ещё годом раньше вышел  социальный роман «Тысяча душ»  Писемского. Все эти книги — про героев, которые чувствуют в себе по-тенциал, но не находят приложения сил в своей стране. И Обломов оказывает-ся самым ярким воплощением этой неспособности отыскать себе место в жизни.

Добролюбов в знаменитой статье «Что такое обломовщина?» говорит об инер-тности, умственной неподвижности, от-сутствии привычки к делу и контакта с реальностью как характерном состоя-нии российской общественной жизни на тот момент. 

Так же воспринимает роман и Дмитрий Писарев, который посвятил «Обломо-ву» целую серию статей («Роман И.А. Гончарова "Обломов"», «Писемский, Тургенев, Гончаров», др.). Он высоко ценит способность Гончарова снять слепок с действительности во всех её подробностях. Но в споре между мечта-тельным Обломовым и деятельным Штольцем сам автор не стоит ни на чьей стороне. И Писарев указывает на это, он считает, что писателю не хвата-ет критического взгляда на действи-тельность и отчётливо выраженного авторского отношения. 

Оппонентом Писарева в этом споре стал критик Александр Дружинин из журнала «Библиотека для чтения» («"Обломов". Роман И.А.Гончарова»), который полагает, что трансформиро- вать сознание читателей способен только большой и настоящий художник, и Гончаров как раз таковым и являет-ся. Дружинин отмечает нравственную чистоту Обломова и считает его "сво-бодным от нравственных болезней". Критик полагает, что люди практичес-кого склада ума зря его осуждают.

Там, где литература — поле обществен-ной дискуссии, рейтинг критиков воз-/главляет Писемский, трезво указыва-ющий на причины бед, за ним следует более мягкий в обличении Тургенев. 

И все критики вне зависимости от сво-его отношения к роману Гончарова справедливо предсказывали «Обломо-ву» долгую жизнь.

ИВАН ГОНЧАРОВ В УЛЬЯНОВСКЕ

У каждого большого писателя есть свой «дом»: у Толстого – это Ясная По-ляна, у Тургенева – Орёл и Спасское-Лутовиново, а для Гончарова – это Уль-яновск. Хотя бо́льшую часть жизни пи-сатель прожил в Петербурге, здесь, в Симбирске, осталось самое главное место для него, «место силы», где он черпал своё вдохновение.

В Симбирске Гончаров родился, провёл детство, учился в городском пансионе, приезжал сюда на каникулы, когда учился в Московском коммерческом училище, а потом в университете. Поч-ти год будущий писатель служил в сим-бирской канцелярии здешнего губерна-тора. И уже живя постоянно в Петербур-ге, он неоднократно приезжал в родной город, останавливаясь здесь иногда на несколько месяцев.

Отец Гончарова умер рано. Поэтому многим он был обязан своей матери, энергичной женщине, о которой впос-ледствии писал: «Ни о ком у меня мысль так не светла, как о ней». Боль-шое влияние на Гончарова оказал его крёстный отец, отставной офицер- мо-ряк, помещик Н.Н.Трегубов. Это был образованный человек, «чистый само-родок честности, чести, благородства и той прямоты души, которой славятся моряки, и притом с добрым, тёплым сердцем». Кругосветное путешествие, предпринятое Гончаровым впослед-ствии, и появление путевых заметок «Фрегат Паллада» во многом обязаны этому симбирянину, который когда-то пленил воображение маленького Вани рассказами о своих морских походах.

Город замечательно подготовился к сегодняшнему 210-летнему юбилею знаменитого писателя-земляка. Празд-ничные мероприятия проводятся здесь с 15 по 19 июня. В первый день в Исто-рико-мемориальном центре-музее И.А.Гончарова открылась международ-ная научная конференция, посвящён-ная жизни и творчеству писателя. 

В Ульяновской областной библиотеке для детей и юношества имени С.Т.Ак-сакова проводятся художественный калейдоскоп «Романы Ивана Гончаро-ва в иллюстрациях», во время которого можно познакомиться с иллюстрация-ми к произведениям писателя, а также литературное путешествие по страни-цам путевого дневника «Фрегат «Палла-да».

В пятницу вечером от остановки «Огни Севера» запустили «ЛитераТур трам-вай» в направлении к Железнодорож-ному району.

В Ульяновском областном краеведчес-ком музее работает выставка «Новая жизнь музея. 10 лет после открытия» (я так понимаю, о мемориальном центре-музее Ивана Гончарова, открытого в 2012 году, когда отмечался 200-летний юбилей писателя). Здесь же запланиро-вана акция «Читаем Гончарова».

А завтра в парке «Винновская роща» завершатся юбилейные торжества всероссийским Гончаровским празд-ником.

ПОПУЛЯРНЫЙ И ЧИТАЕМЫЙ ПИСАТЕЛЬ XIX ВЕКА

И.Н.Крамской. Портрет И.А.Гончарова 

Иван Александрович Гончаров (1812-1891) написал не очень много: за 45 лет творчества опубликовано три романа, путевые очерки «Фрегат “Паллада”», не-сколько рассказов, критических статей и мемуары. Но вклад писателя в духов-ную жизнь России значителен. Каждый новый его роман вызывал горячие спо-ры, обсуждения читателей и указывал на очень важные общественные проб-лемы того времени.

А потому разборы его произведений крупнейшими критиками эпохи – Бе-линского («Взгляд на русскую литера-туру 1847 года») и Добролюбова («Что такое обломовщина?») – вошли в сок-ровищницу национальной культуры, а герои, созданные им, и обобщения в его романах стали средством самопозна-ния и самовоспитания русского обще-ства.

Гончаров был наиболее популярным и читаемым писателем в XIX веке. Но интерес к его творчеству и живое вос-приятие его романов, не иссякли и в наши дни. 

 

ВИКТОР НЕКРАСОВ НА ВОЙНЕ

Война до конца дней Виктора Некрасо-ва оставалась самым значительным событием в его жизни и самым тяжким испытанием, которое он выдержал с честью. 

Перед самой войной Некрасов служил в театре, у актёров была бронь, но все в театре готовы были идти на фронт доб-ровольцами. И как вспоминала одна из актрис, на войну из всей труппы взяли только одного Некрасова. С 1941 по 1944 год он был сапёром, полковым инженером, заместителем командира сапёрного батальона. Сапёров на войне не хватало. 

Он участвовал в Сталинградской битве и рассказал об этом очень правдиво и искренне в своей главной книге «В око-пах Сталинграда». Он воевал на Украи-не и в апреле 1944 года освобождал Одессу. Затем с фронтами прошёл Польшу. 

За год до подписания акта о капитуля-ции Приказом от 9 мая 1944 года буду-щий писатель был награждён орденом Красной Звезды за восстановление двух разрушенных мостов и переправу через реку Западный Буг двух орудий на построенных его же подразделени-ем плотах под исключительным огнём противника.

Некрасов дважды был тяжело ранен. Второй раз – снайпером в руку, после лечения переведён на инвалидность. Чтобы разрабатывать моторику руки, стал писать. Был демобилизован в звании капитана.

Когда 12 сентября 1974 года Виктор Некрасов вынужденно покидал Родину, к титульному листу книги «В окопах Сталинграда» он прикрепил медаль «За оборону Сталинграда», чтобы при тамо-женном контроле в киевском аэропор-ту оправдать отсутствие у него удосто-верения на эту награду.

Война слелала Некрасова писателем. Все военные произведения его оказали огромное влияние на развитие россий-ской военной прозы. Правде жизни он, честный художник и мужественный че-ловек, не изменил до конца своих дней.

ЛЬВОВКА

Львовка – соседняя с Болдиным дерев-ня, принадлежавшая ещё отцу поэта Сергею Львовичу Пушкину. В 1853 году Наталья Николаевна распорядилась разбить здесь сад и построить двухэта-жный дом на кирпичном фундаменте, который остался бы детям А.С. Пушки-на. Строительство и разбивка парка происходили одновременно. 

Долгое время владельцем Львовки и других окрестных деревень был стар-ший сын поэта – отважный русский генерал Александр Александрович Пушкин.

 

Кабинет Белкина в Львовской усадьбе

События некоторых «Повестей Белки-на» происходят в провинциальных дво-рянских усадьбах, и львовская усадьба с парком, с её архитектурой и пейзажем подсказали идею создания здесь музея литературных героев. 

Комната Марьи Гавриловны ("Метель")

Что-то интересное и важное можно узнать в этом музее о пушкинских персонажах – Иване Петровиче Белкине, юной Лизе, романтичной Марье Гавриловне – об их характерах, предпочтениях, невидимой жизни души.

Четыре сосны

В Львовке вообще много где можно погулять и много чего посмотреть. На средства Александра Александровича построена здесь церковно-приходская школа для крестьянских детей. 

Детей здесь и раньше обучали, но уро-ки до того проводились в крестьянской избе. И когда жители села обращались к барину с просьбой о строительстве церкви, Александр Александрович отвечал, что сначала в селе должна быть построена школа.

Обстановка в школе воспроизведена и теперь здесь очень интересный музей. За четыре года до смерти А.А. Пушкина, в 1910 году в Львовке была построена и церковь тоже.

Вот такая церковь, 1910

Перед господским домом стоят четыре сосны, посаженные опять же по прось-бе Натальи Николаевны в честь четы-рёх детей поэта – «Сашки, Машки, Гришки, Наташки», как называл их сам Пушкин. Теперь, глядя на них, можно представить или подсчитать, сколько этим деревьям лет.

Четыре сосны в честь четырёх детей Пушкина

А рассказала нам все эти интересные факты замечательных экскурсовод – Валентина Фроловна, более сорока лет отдавшая своей интересной работе и, если я правильно поняла, как будто сама – из потомков Пушкина.

Экскурсовод Валентина Фролова ...

ПАВЕЛ БАСИНСКИЙ В КАЗАНИ

Этот год богат на литературные юбилеи и в том числе юбилеи писателей, чьи жизнь и творчество связаны с Каза-нью. В марте 150 лет со дня рождения отметили А.М.Горькому, а в сентябре будет отмечен 190-летний юбилей Льву Толстому. Так что приезд в Казань в этом году Павла Басинского – автора современных биографических книг о Л. Толстом и Горьком – и его выступление здесь на тему «Толстой и Горький: пара-доксы биографии» в рамках Летнего книжного фестиваля совсем не случай-ны. 

Басинского здесь очень ждали, несмотря на холодную и дождливую погоду места на лекторий были заняты задолго до приезда писателя, и прият-но было видеть, что среди слушателей абсолютное большинство составляли молодые люди. Вот и говорите после этого, что молодежь наша не читает. 

Лейтмотив выступления Басинского, который писатель неоднократно в ходе лекции доказывает: каждые 40 лет Горький повторяет жизнь Толстого. Это при том, что писатели очень разные, принадлежали к разным социальным слоям, и ничего общего в их творчестве нет. 

Родились писатели с разницей без ма-лого в 40 лет. Оба потеряли родителей в детстве. Оба в ранней юности приез-жают в Казань. В Казани Лев начинает вести дневник, который будет потом продолжать всю жизнь, с этого днев-ника, собственно, и начинается писа-тель Толстой. Алексей Пешков приедет в Казань в 1884 году тоже с мечтой о поступлении в университет. Здесь на-чинаются его мытарства. Нечто общее есть во внешности того периода у обо-их писателей, полагает Басинский. Лев Толстой считал себя в молодости не-красивым. Горький тоже угловат, с ути-ным носом, любовные истории неудач-ны, была попытка самоубийства. У обо-их на казанский период приходится время взросления. Приезжают они в Казань подростками, а уезжают взрос-лыми мужчинами. Казань – поворот-ный момент в биографиях обоих писа-телей.

Литературный дебют этих двух писате-лей состоялся опять с разницей в 40 лет: Лев Толстой на Кавказе пишет по-весть «Детство» и через 40 лет, в 1892 году Горький в Тифлисе публикует рас-сказ «Макар Чудра». Дебюты бывают разные – удачные и неудачные. Но и у Толстого, и у Горького приход в литера-туру начинается с шедевров. «Детство» Толстого и «Макар Чудра» – гениаль-ные произведения, которые продолжа-ют функционировать по сей день. И еще на один общий факт указывает Басинский: только Толстой и Горький породили такое явление в литературе, как паломничество к писателю. Только два писателя в история русской литера-туры создавали такие паломнические центры общения…

 На книжной ярмарке я надеялась ку-пить что-нибудь Басинского о Горьком, но нашла книгу «Лев Толстой – свобод-ный человек». После лектория была автограф-сессия. 

Басинский понравился. Внимательный, серьёзный, неторопливый. Если были какие-то негативные моменты, старал-ся не замечать их, не удостаивал вни-манием. Общался столько, сколько того хотели читатели, а его не сразу отпус-тили. 

Во время его выступления хлынул ли-вень, и нам казалось, что капли дости-гают его спины, во всяком случае пол за его стулом был мокрый от дождя. А он спрашивал у стоящих сзади людей: вас там не заливает?..

Вот такая была встреча, мы очень довольные остались.