И ещё одна очень интересная статья Сергея Белякова к юбилею Николая Заболоцкого:
В мае этого года исполнилось 120 лет со дня рождения Николая Алексеевича Заболоцкого, поэта, равновеликого Пастернаку, Ахматовой, Мандельштаму, Маяковскому. Есть литературные гур-маны, которые ставят Николая Забо-лоцкого даже выше их. Строгий и сов-сем не добрый Корней Чуковский, про-читав новый сборник Заболоцкого, обратился к автору с такими словами: «Пишу Вам с той почтительной робо-стью, с какой писал бы Тютчеву или Державину».
Чуковский хвалил поздние стихи Забо-лоцкого: «Лесное озеро», «Утро», «Не-красивую девочку», «Уступи мне, скво-рец, уголок». За много лет до этого пи-сьма Чуковского Заболоцкий букваль-но проснулся знаменитым, когда в феврале 1929-го в Ленинграде вышла из печати его книга «Столбцы».
С т о л б ц ы
Заболоцкий родился в Кизической сло-боде, неподалеку от Казани, в семье агронома и сельской учительницы. Его фамилию тогда писали несколько ина-че: За́болотский. Жил в посёлке Сернур, затем в уездном Уржуме, где окончил реальное училище. В 1920-м приезжал в Москву, учился в Московском универ-ситете сразу на двух факультетах – историко-филологическом и медицин-ском. Но в Москве не удержался – уехал из голодного города. Образова-ние он продолжил в Петрограде, где поступил в Педагогический институт имени Герцена. Однако судьбой ему было предназначено не учить детей, не вести уроки, не читать лекции. Он при-знавался позднее, что путал восстание Разина и восстание Пугачёва, но при этом «назубок знал» поэтов-символис-⁸тов. Окончив институт и отслужив в армии, он создаёт вместе с Даниилом Хармсом, Александром Введенским, Константином Вагиновым, Игорем Бахтеревым «Объединение реального искусства» – ОБЭРИУ. Каждое новое поколение, входя в литературу, стреми-тся чем-то удивить. Но как и чем можно было удивить читателя после Серебря-ного века? После акмеистов, футурис-тов, имажинистов? После Есенина и Маяковского? Обэриуты удивить суме-ли даже самого Маяковского. А книга Заболоцкого «Столбцы» и вовсе стала одним из самых ярких событий литера-турной жизни. Тираж разошёлся за ме-сяц, книгу невозможно было достать. Её переписывали от руки и перепечаты-вали на машинке.
«В студенческие годы огромное впечат-ление произвели на меня «Столбцы» Заболоцкого. Я до сих пор их очень лю-блю», – рассказывал академик Дмит-рий Сергеевич Лихачёв. Семёна Израи-левича Липкина, поэта и будущего пере-водчика «Шах-Намэ», «Махабхараты», эпоса «Манас», ранние стихи Заболоц-кого «поразили не только оригинально-стью содержания, трагизмом абсурда <…> поразили <…> классичностью фор-мы, той строгой простотой и естествен-ностью, с которой слово двигалось в строке». Заболоцкий, как мы увидим далее, очень умный поэт, интеллектуал, но в «Столбцах» яркие зрительные об-разы торжествуют над логикой:
Четыре гола пали в ряд,
Над ними трубы не гремят,
Их сосчитал и тряпкой вытер
Меланхолический голкипер
И крикнул ночь. Приходит ночь.
Бренча алмазною заслонкой,
Она вставляет чёрный ключ
В атмосферическую лунку.
Открылся госпиталь. Увы,
Здесь форвард спит без головы.
О «Столбцах» давно пишут монографии и защищают диссертации. Если бы Ни-колай Алексеевич написал только эту книгу, то он остался бы классиком рус-ской литературы. А ведь его путь толь-ко начинался.
Б е с с м е р т и е а т о м а
В столбце «Свадьба» есть такие строчки:
Там кулебяка из кокетства
Сияет сердцем бытия.
Над нею проклинает детство
Цыплёнок, синий от мытья.
Он глазки детские закрыл,
Наморщил разноцветный лобик
И тельце сонное сложил
В фаянсовый столовый гробик.
Этот образ не случаен. Из него вырас-тет, быть может, главная тема всего творчества Заболоцкого. Он ставил перед собой вопрос просто глобаль-ный: почему наш мир основан на убий-стве и пожирании трупов? Травоядные животные поедают растения, этих жи-вотных поедают хищники, включая и человека. И всех ждёт смерть. Мир предстает у Заболоцкого сущим адом, царством страдания. Особенно страда-ют животные.
Так вот она, гармония природы!
Так вот они, ночные голоса!
На безднах мук сияют наши воды,
На безднах горя высятся леса!
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорёк пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
В мире царит зло, апофеозом зла пред-стаёт обычное приготовление обеда.
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных.
И чугуны – купели слёз –
Венчают зла апофеоз.
Вегетарианство не спасёт от соучастия в убийстве, потому что растения ведь тоже живые.
…когда б мы видели в сиянии лучей
блаженное младенчество растений, –
мы, верно б, опустились на колени
перед кипящею кастрюлькой овощей.
Эта тема настолько захватила поэта, что, кажется, в конце двадцатых – начале тридцатых вытеснила все про-чие. Интересно, что у Заболоцкого до пятидесяти лет не было любовной ли-рики. Знаменитое, но не слишком удач-ное, «Зацелована, околдована, // С вет-ром в поле когда-то обвенчана…» он напишет в 54 года. А в годы своего рас-цвета он даже невесте пришлёт как подарок странные стихи о хаосе приро-ды, непонятной и чуждой человеческо-му разуму.
Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Ответы на свои вопросы Заболоцкий, советский человек, привыкший верить в науку, ищет у современных учёных. Он некоторое время переписывался с Константином Эдуардовичем Циолков-ским. Циолковский был не только мате-матиком, теоретиком космонавтики. Он тоже мечтал о переустройстве мира. Циолковский не верил в Бога, но верил в бессмертие материи. Он считал, что все живые и неживые существа состо-ят из неделимых атомов. И в живой материи атомы имеют способность чувствовать и страдать. Человек – комбинация атомов – после смерти рассыпается на составляющие, но они могут войти в другую комбинацию ато-мов – составить тела других людей, животных, растений. Это будто инду-истская идея переселения душ, только переселяется не бессмертный Атман, а бессмертные атомы.
Заболоцкий буквально иллюстрирует эту идею Циолковского в одном из лучших своих стихотворений.
Как всё меняется!
Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растёт и мир растений множит.
У Заболоцкого есть стихотворение, по-свящённое друзьям-поэтам, которых он пережил. Очень известное и в самом деле великолепное. Его начало вполне понятно.
В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадями своих стихотворений,
Давным-давно рассыпались вы в прах,
Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм,
Где всё разъято, смешано, разбито,
Где вместо неба –
лишь могильный холм
И неподвижна лунная орбита.
Но есть там строчки, которые понятны только в связи с идеями Циолковского:
Теперь вам братья – корни, муравьи,
Травинки, вздохи, столбики из пыли.
Теперь вам сёстры – цветики гвоздик,
Соски сирени, щепочки, цыплята…
И уж не в силах вспомнить ваш язык
Там наверху оставленного брата.
Он будто обращается к живым сущест-вам, но уже не к людям. Атомы, соста-влявшие тела умершего в тюремной психбольнице Даниила Хармса, погиб-шего на пересылке Александра Вве-денского, расстрелянного Николая Олейникова, скончавшегося от тубер-кулёза Константина Вагинова, продол-жали жить и чувствовать.
В о л к с ж е л е з н ы м микроскопом
Сам Заболоцкий тоже едва уцелел. Ещё после «Столбцов» его ругали многие советские критики. Однажды ему надо-ело слушать их поучения, он надел пальто, развернулся и пошёл прочь. Критик Друзин воскликнул: «Смотрите – Заболоцкий уходит, уходит из совет-ской литературы».
Заболоцкий был лоялен советской вла-сти, аккуратен, законопослушен. У него даже внешность была как у типичного совслужащего. К старости он будет на-поминать солидного главного бухгалте-ра. Но его стихи были ни на что не похо-жи, а потому их автор вызывал или по-дозрения, или ненависть.
В начале тридцатых поэты воспевали коллективизацию. Взялся писать о кол-лективизации и Заболоцкий, а написал он совсем о другом. О своей любимой теме – несчастные животные и расте-ния страдают в несправедливо устро-енном мире, но человеческий разум спасёт их и откроет дорогу к новой жизни. Животные освоят человечес-кие ремёсла, станут интеллектуалами, будут питаться солнечным светом, химическими элементами, а не убивать и поедать друг друга.
Здесь волк с железным микроскопом
Звезду вечернюю поёт
Здесь конь с редиской и укропом
Беседы длинные ведёт.
Критики решили, что поэт просто изде-вается над советской властью. Могу-щественный тогда критик Ермилов на-звал поэзию Заболоцкого «юродствую-щей» и недвусмысленно намекнул: мол, перед нами маска, за которой может скрываться классовый враг. Статья вышла в «Правде», главной партийной газете Советского Союза, в июле 1933-го. Впрочем, Заболоцкого арестуют только в 1938-м, рецензию-донос напи-шет на него другой критик.
Заболоцкий, глубоко советский чело-век, был потрясён. Его пытали бессон-ницей, избивали, но не смогли заста-вить оклеветать себя или других. Забо-лоцкий получил по решению ОСО (Особого совещания), то есть без суда, пять лет. Поэт отсидел их в лагере на Дальнем Востоке, а позже на Алтае. Его спасли… красивый почерк и умение хорошо чертить. Поэтому с лесоповала его перевели на сравнительно лёгкую «бумажную» работу. В Ленинград Забо-лоцкий уже не вернётся. Некоторое время будет жить в Караганде, потом в Подмосковье и Москве – на чужих квартирах и дачах, куда его приглашали из почтения к таланту. В 1948-м он по-лучит от Союза писателей двухком-натную квартиру.
Печатали Заболоцкого редко. Вторую книгу стихов (она так и называлась «Вторая книга») ему удалось издать через восемь лет после первой (1937). Она была просто покалечена цензурой, как и книга, изданная в 1948-м. Стихи заставляли переписывать, переделы-вать, портить.
Между тем поклонников у поэта было немало. Они перепечатывали и пере-писывали его стихи из редких журналь-ных публикаций и составляли собст-венные сборники. Так поступал и сам Заболоцкий. Переплетал несколько тетрадей. Стихи записывал каллигра-фическим почерком чёрной тушью, начальные буквы выделял красной тушью.
«Я н е и щ у г а р м о н и и в природе»
Долгие годы Заболоцкий жил перево--дами. За них тогда хорошо платили. Между прочим, в детстве впервые я услышал не оригинальные стихи Забо-лоцкого, а именно его перевод «Мухам-бази» Григола Орбелиани. Рефреном звучали они в спектакле товстоногов-ского БДТ «Ханума»:
Только я глаза закрою –
предо мною ты встаёю́над ресницами плывёшь!
Заболоцкий переводил классиков гру-зинской поэзии: Руставели, Орбелиани, Гурамишвили, Пшавелу. Многие читате-ли в СССР и современной России поз-накмились со «Словом о полку Игоре-ве» именно в переводе Николая Забо-лоцкого, одном из самых известных и самых удачных. Переводил он Шилле-ра, Гёте, сербский эпос о королевиче Марко.
Последние годы жизни принесли ему славу и материальный успех. В после-военные 13 лет написано большинство тех стихотворений, что известны сей-час многим его читателям. От «Некра-сивой девочки» до «Городка» («Целый день стирает прачка, // Муж пошел за водкой»), от «Облетают последние маки» до «В этой роще берёзовой».
В 1957-м выходит тиражом в 25 000 экземпляров сборник его стихотворе-ний, самый толстый и самый полный из тех, что он видел при жизни. С делега-цией советских писателей Заболоцкого отпускают в Италию, вручают орден Трудового Красного Знамени, готовят новый сборник, который напечатают вскоре после скоропостижной смерти поэта. А не стало его в октябре 1958-го – не выдержало сердце.
Очень строгий к себе, он придирчиво отобрал для будущих изданий лишь часть из написанного. Важные, про-граммные стихи. И самое важное из них – вот это.
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
Как своенравен мир её дремучий!
В ожесточённом пении ветров
Не слышит сердце
правильных созвучий,
Душа не чует стройных голосов.
Несовершенной природе приходит на помощь человеческий разум. Он пре-образит природу, достроит её, даст новую жизнь. Если бы Заболоцкий дожил до наших дней и узнал, что учёные научились производить «мясо из пробирки», то был бы счастлив. Сбылась самая странная, нелепая и нереалистичная из идей автора «Торжества земледелия».
