«КОГДА ЕСТЬ ДРУГ...»

В связи с юбилеем в эти дни в моей ленте много стихов Евтушенко. А мне вспомнилось вот это...

Однажды, ещё в юности, к дню рожде-ния я получила поздравительную от-крытку от одноклассницы и близкой подруги. Открытка была двустворчатой с таким вот примерно рисунком с незабудками, как на картинке, внизу – надпись, вытесненная золотом, "С днём рождения!", а на развороте – перепи-санное от руки стихотворение Евгения Евтушенко,  тронувшее меня уже с пер-вой строки: "Когда есть друг, то безлю-бовье не страшно нам...". 

И читалось оно совсем не как стихи знаменитого поэта, а как послание от друга. Теперь, глядя на дату написания стихов, вижу, что тогда стихотворение было наисвежайшее. И Галя могла про-читать его только где-нибудь в перио-дике. 

Мы только закончили школу, все куда-то разбрелись-поразъехались, в том числе и Галя, общения с ней не хватало и, если долго не виделись, то постоянно с ней переписывались. 

Про Галю надо немного рассказать. Она и сама сочиняла, а в школе ходила в литературную студию к любимому учителю. Вообще, в ней уживались са-мые, кажется, противоположные увле-

чения. Она любила футбол и была в школьной мальчишеской команде, а ещё профессионально играла на  баяне, у неё уже был концертный инструмент и, если кто-то при ней имел неосторож-ность не очень уважительно отозваться о баяне, умела дать достойный отпор и прочитать увлекательную лекцию о любимом инструменте. Однажды она попала в больницу, мы с подружкой, несколько встревоженные её внезап-ным недугом, пришли её навестить, а она, радостная, летела к нам навстречу по больничному коридору и читала оче-редной свой опус с намёком на извест-ную девичью примету – приснись, при-снись на новом месте жених невесте:

Не помогает и новое место,

нет жениха и я не невеста.

А новое место – больничная койка,

шестая палата. Не Чехова только...

Гали уже давно нет на этом свете. Она ушла совсем молодой. Я долго хранила её открытку со стихами Евтушенко, всё время куда-то перекладывала, но со временем она всё равно затерялась. 

Ни в одном из попадавшихся мне сбор-ников Евтушенко я не могла найти того стихотворения. И только с приходом интернета смогла снова прочитать его полностью от начала до конца (первая строфа в Галином послании отсутство-вала, а может это была другая редак-ция):

Е.А.Евтушенко

***

Упала капля и пропала в седом виске...

Как будто тихо закопала себя в песке...

И дружба, и любовь 

не так ли соединены,

как тающее тело капли внутрь седины.

Когда есть друг, 

то безлюбовье не страшно нам,

хотя и дразнит бес 

легонько по временам.

Бездружье пропастью не станет, 

когда любовь

стеной перед обрывом 

ставит свою ладонь.

Страшней, 

когда во всеоружье соединясь,

и безлюбовье, и бездружье 

окружат нас.

Тогда себя в разгуле мнимом 

мы предаем.

Черты любимых нелюбимым 

мы придаем.

Блуждая в боли, 

будто в поле, когда пурга,

мы ищем друга поневоле в лице врага.

Ждать утешения наивно 

из чёрствых уст.

Выпрашиванье чувств противно природе чувств.

И человек чужой, холодный 

придёт в испуг

в ответ на выкрик сумасбродный: "Товарищ, друг!"

И женщина вздохнёт чуть слышно 

из тёплой мглы,

когда признанья ваши лишни, 

хотя милы.

Но среди вязкого болота, среди потерь 

так хочется обнять кого-то: 

"Товарищ, верь!" 

И разве грех, 

когда сквозь смуту, грызню, ругню,

так хочется сказать кому-то: 

"Я вас люблю!"

1974

ВОРОВСКОЙ РАССКАЗ

Воровской рассказ, представленный в нашей литературе в форме детективной истории, блатного шансона или бандит-ской романтической саги, авторской поэзии или народной сказки, до сих пор является популярнейшим жанром у чи- тателей. К этой остросюжетной теме обращались Горький и Короленко, Гиля-ровский и Матвей Комаров...

В антологию «Русский воровской рассказ» (Изд-во «Т8», 2020. – Сер. «Пальмира-классика») вошли произве-дения писателей XVIII-XX вв., посвящён-ные жизни уголовного мира и его наи-более ярким представителям. А откры-вают сборник произведения Алексея Ремизова: «Воры», «Разбойники», «Жу-лики» и «Барма», написанные в жанре народной сказки. Здесь начало одной из них.

А. Ремизов. Жулики: Сказка для детей 

«1

Ходил вор Васька по Петербургу. Было ему на роду написано и Богом указано воровать. Начал Васька сызмала и хо-рошо ему воровство далось, развер-нулся и пошел вовсю: где лавку поша-рит, где магазин почистит, и капитала-ми не брезговал.

Ваську Неменяева все сыщики уважа-ли. Идёт Васька по Миллионной, несут покойника, а за гробом человек десять молодцов, с дубинами, бьют в гробу покойника.

– Что такое, за что бьёте? – остановил Васька.

– Должен много, за то его так и провожают, – ответили вору.

– Оставьте, – сказал Васька, – не троньте покойника, я за всё заплачу.

Обратил народ внимание, бросили дубинки, пошли за Васькой.

И всех до одного рассчитал Васька, как следует, – вся публика осталась доволь -на...».

«ПЕСНЯ ТРЕБУЕТ ХРЕСТОМАТИЙНОЙ ПРОСТОТЫ...»

Памятник Михаилу Матусовскому на его родине в Луганске

Лирические песни Михаила Матусов-ского отличаются особой доверитель-ной интонацией и искренностью. Мело-дичность его произведений вызывала интерес к ним кинематографистов. Он написал тексты песен к более чем со-рока фильмам: «Верные друзья», «Ти-шина»,  «Фронт без флангов», «Щит и меч», «Прощайте, голуби!», «Неподдаю-щиеся», «Дни Турбиных», др. Кроме то-го, в кинематографе Матусовский вы-ступал в качестве сценариста к филь-мам: "Рабиндранат Тагор", "Мелодии Дунаевского", "О чём ты думаешь, сол-дат?"

«Песня требует хрестоматийной просто-ты, – писал Михаил Матусовский, – ак-варельности всех красок, соразмерно-сти всех частей, органичности перехода запева в припев, полной естественнос-ти и непосредственности». Он писал для разных исполнителей. Но особенно выделял работу с Леонидом Утёсовым и Марком Бернесом, которые умели прекрасно воплотить его лирическую тональность. 

На стихи Михаила Матусовского созда-вали песни Исаак Дунаевский, Соловь-ёв-Седой, Тихон Хренников, Матвей Блантер, А.Н.Пахмутова, Владимир Ша-инский и др.

Много песен родилось в содружестве с Вениамином Баснером. И это одна из них:

Михаил Матусовский. Берёзовый сок

Лишь только подснежник 

распустится в срок,

Лишь только приблизятся первые грозы —

На белых стволах появляется сок,

То плачут берёзы, то плачут берёзы.

Как часто, пьянея от светлого дня,

Я брёл наугад по весенним протокам,

И родина щедро поила меня

Берёзовым соком, берёзовым соком.

Священную память храня обо всем,

Мы помним холмы и просёлки родные.

Мы трудную службу сегодня несём

Вдали от России, вдали от России.

Где эти туманы родной стороны

И ветви берёз, что над заводью гнутся,

Сюда мы с тобой непременно должны

Однажды вернуться, однажды вернуться.

Открой нам, Отчизна, просторы свои,

Заветные чащи открой ненароком

И так же, как в детстве, меня напои

Берёзовым соком, берёзовым соком.

1971

«ПУСТЬ ДОСТАНУТСЯ МАЛЬЧИКАМ САМЫЕ ЛУЧШИЕ КНИГИ...»

Сегодня родился знаменитый поэт-песенник, фронтовик Михаил Матусов-ский (1915–1990). Его песни "Подмос-ковные вечера", "Прощайте, голуби!", "С чего начинается Родина?", "Школьный вальс", "Сиреневый туман" и многие другие до сих пор поёт вся страна.

Михаил Матусовский родился в Луган-ске. В середине 30-х годов уехал в Мос-кву. Ещё до войны успел закончить Ли-тературный институт и учился в аспи-рантуре знаменитого ИФЛИ. На кафед-ре древнерусской литературы он подго-товил диссертацию о древнерусских повестях периода монголо-татарского нашествия. На 27 июня 1941 года была назначена защита диссертации, но со-искатель на неё не пришёл. С первого дня войны, получив удостоверение во-енного корреспондента, Матусовский был на фронте. Его научный руководи-…тель профессор Гудзий настоял на том, чтобы защита прошла в отсутствие соискателя. Через несколько дней находившийся на фронте Матусовский получил телеграмму о присвоении ему степени кандидата филологических наук.

В годы войны во фронтовых газетах часто появлялись стихотворные фель-етоны и частушки Матусовского. Его первая песня "Вернулся я на родину", созданная с композитором Марком Фрадкиным, прозвучала сразу после войны. Её поэт считал по-настоящему первой своей удачей. В годы войны вышли два стихотворных сборника поэта – "Фронт" (1942) и "Когда шумит Ильмень-озеро"' (1944).

Михаил Матусовский награждён боевы-ми наградами – орденом Красной Зве-зды (1942), орденом Великой Отечест-венной войны I степени (1945), меда-лями.

Михаил Матусовский. Мальчикам

Пусть достанутся мальчикам 

самые лучшие книги — 

Описания неба, строений и горных пород, Трудовых инструментов — 

от камня до первой мотыги, 

Незнакомых народов и 

климатов разных широт. 

Мы об этом и сами когда-то 

тревожно мечтали, — 

Пусть на стол им положат 

усталых моторов сердца, 

Механизмы часов и 

машин потайные детали, — 

И они их сломают, 

но смогут понять до конца. 

Дважды два — не четыре, 

и дважды четыре — не восемь. 

Мир ещё не устроен, как это ему надлежит. Бьют железом о камень. 

И воздух грозовый несносен. 

И война, как чума, по Европе ещё пробежит.

Пусть достанется мальчикам 

столик с чертёжным прибором, 

Шкаф для верхнего платья 

и этот особый уют, 

Создаваемый жесткими полками 

в поезде скором 

И летящими шторами 

узких военных кают. 

Пусть достанутся мальчикам 

двери, открытые настежь, 

Путеводные звёзды, 

зажжённые нами во мгле, 

И мечта о нелёгком, 

никем не разведанном счастье 

На ещё неуютной, 

ещё предрассветной земле.

РЕМИЗОВ И ГОЛЛАНДИЯ

В библиотеке Амстердамского универ-ситета голландской слависткой Я. Ван Эйтен-Коонманс были обнаружены 20 писем А.М.Ремизова. Эта находка поз-волила открыть новую грань личности русского писателя и неизвестную стра-ницу в его творчестве: "голландский фрагмент" – интерес к стране, её куль-туре, обычаям, языку. 

М.: Наука, 2004. – 167 с. – (История мировой культуры).

Обнаружение писем стало поводом для выхода книги "Ремизов и Голландия. Переписка с Б.Н.Рапчинским:1947-1957 гг.", в которую вошли все найденные письма. Кроме того, приведены их фо-токопии с неповторимой ремизовской манерой каллиграфического оформле-ния, с почерком, который менялся от письма к письму как отображение каж-дого уходящего года стареющего и сле-пнущего писателя. 

Книга рассказывает об истории наход-ки, в ней также приводится биография адресата Ремизова, ставшего его "про-водником" по незнакомой стране, – Бо-риса Наумовича Рапчинского. А ещё в неё вошли три содержательные статьи, дополняющие данную тему и глубже раскрывающие личность Ремизова.

«...ПРОЖИВШИ ЖИЗНЬ СЧАСТЛИВО...»

В дневнике Вера Инбер записала: "Бог меня жестоко покарал. Пропорхала молодость, улетучилась зрелость, она прошла безмятежно, путешествовала, любила, меня любили, встречи были вишнёво-сиреневые, горячие как крымское солнце. Старость надвину- лась беспощадная, ужасающе-скрипу-чая...". 

Вера Инбер умерла в ноябре 1972 года, пережив мужа, дочь и внука.

Как тяжко жить зимой на свете сиром,

Как тяжко видеть сны,

Что мухи белые владеют миром,

А мы побеждены.

"Ведьмин дом" в переулке Веры Инбер 

Переулок в Одессе, где родилась поэ-тесса, – от него идёт спуск на знамени-тый пляж Ланжерон – назван сегодня её именем.

***

Слишком быстро проходит жизнь моя,

Редеет лесной опушкой,

И я – вот эта самая я –

Буду скоро беленькой старушкой.

И в гостиной у дочери моей Жанны,

Одетая по старинной моде,

Буду рассказывать медленно и пространно

О девятьсот семнадцатом годе.

Шумное молодое племя

Будет шептаться с моим зятем:

– Бабушка-то... в своё время

Писала стихи... ещё с ятем.

По тихому-тихому переулку,

На закате, когда небо золотится,

Я буду выходить на прогулку

В теплом платке и лисицах.

Ты будешь вести меня любовно и учтиво

И скажешь: – Снова сыро. Вот горе! –

И долго мы будем глядеть с обрыва

На красные листья и синее море.

1920

***

Как сладостно, проживши жизнь счастливо,

Изведав труд и отдых, зной и тень,

Упасть во прах, как спелая олива

В осенний день.

Смешаться с листьями... 

Навеки раствориться

В осенней ясности земель и вод.

И лишь воспоминанье, точно птица,

Пусть обо мне поёт.

1920

Ч и т а т е л ю

Читатель мой, ненадобно бояться,

Что я твой книжный шкаф обременю

Посмертными томами 

(штук пятнадцать),

Одетыми в тиснёную броню.

Нет. Издана не пышно, не богато,

В простой обложке серо–голубой,

То будет книжка малого формата,

Чтоб можно было брать её с собой.

Чтобы она у сердца трепетала

В кармане делового пиджака,

Чтобы её из сумки извлекала

Домохозяйки теплая рука.

Чтоб девочка в капроновых оборках

Из–за неё бы не пошла на бал,

Чтобы студент, забывши про пятерки,

Её во время лекции читал...

«Товарищ Инбер, — скажут педагоги, —Невероятно! Вас не разберёшь.

Вы нарушаете регламент строгий,

Вы путаете нашу молодежь».

Я знаю — это не педагогично,

Но знаю я и то, что сила строк

Порою может заменить (частично)

Весёлый бал и вдумчивый урок.

Теченье дня частенько нарушая

(Когда сама уйду в небытиё),—

Не умирай же, книжка небольшая,

Живи подольше, детище моё!

1963

СЫНУ (КОЛЫБЕЛЬНАЯ)

Сыну, которого нет

(Колыбельная песня)

Ночь идёт на мягких лапах,

Дышит, как медведь.

Мальчик создан, чтобы плакать,

Мама — чтобы петь.

Отгоню я сны плохие,

Чтобы спать могли

Мальчики мои родные,

Пальчики мои.

За окошком ветер млечный,

Лунная руда,

За окном пятиконечная

Синяя звезда.

Сын окрепнет, осмелеет,

Скажет: «Ухожу».

Красный галстучек на шею

Сыну повяжу.

Шибче барабанной дроби

Побегут года;

Приминая пыль дороги,

Лягут холода.

И прилаженную долю

Вскинет, как мешок,

Сероглазый комсомолец,

На губе пушок.

А пока, ещё ни разу

Не ступив ногой,

Спи, мой мальчик сероглазый,

Зайчик дорогой...

Налепив цветные марки

Письмам на бока,

Сын мне снимки и подарки

Шлёт издалека.

Заглянул в родную гавань

И уплыл опять.

Мальчик создан, чтобы плавать,

Мама — чтобы ждать.

Вновь пройдёт годов немало...

Голова в снегу;

Сердце скажет: «Я устало,

Больше не могу».

Успокоится навеки,

И уже тогда

Весть помчится через реки,

Через города.

И, бледнея, как бумага,

Смутный, как печать,

Мальчик будет горько плакать,

Мама — будет спать.

А пока на самом деле

Все наоборот:

Мальчик спит в своей постели.

Мама же — поёт.

И фланелевые брючки,

Первые свои,

Держат мальчикины ручки,

Пальчики мои.

1927

ПРОЗА ВЕРЫ ИНБЕР

Замечательная проза Веры Инбер была очень популярна у читателей. Её ранни- ми рассказами о жизни и счастье, о лю-бви и маленьком чуде, живыми, искрен-ними и непосредственными, зачитыва-лись. Она печаталась в израильских из-даниях, переводила с идиш, на котором говорила с детства, а в 20-е годы прош-лого века печатала прозу, за которую позже могла попасть в обойму безрод-ных космополитов. Для "Чёрной книги", подготовленной И.Эренбургом, В.Грос-сманом и Антифашистским еврейским комитетом в 1944-46 годах, Вера Инбер написала очерк "Одесса".

В наше время книги Веры Инбер – сти-хи, проза, произведения для детей, – к счастью, переиздаются. В магазинах я их не вижу, но в Лабиринте, Озоне их за-казать можно. Здесь обложки только двух изданий рассказов В.М.Инбер очень хорошего издательства "Текст" – "Смерть Луны" (2011, серия "Проза еврейской жизни") и "Соловей и Роза" (2019). И в них вошло ещё не всё созданное писательницей. Часть рассказов ждёт своего переиздания. 

Вера Инбер. Соловей и Роза 

(отрывок)

«Рецепт весны таков: совершен тополе (рекомендуется глубоко вдыхать их запах, он один из прекраснейших на свете). Затем над мелко взбитым облаком восходит тонкая луна самой первой четверти, огромная, гораздо больше, чем во время полнолуния. Тут же, вместе с луной, идёт тяжёлый и тёплый дождь: одна капля в минуту. Пучок маленьких синих куполов столетней церковки в Успенском переулке начинает сиять под звёздами. На церковном дворе, пахнущем травой, под старым тополем, раздаются поцелуи: один долгий и два коротких. Московская весна готова».

СЕТТЕР ДЖЕК

  

Михаил Яснов отмечал, что Вера Инбер писала для детей в духе маршаковской школы, когда в широкий обиход вводи-тся рассказ или повесть в стихах – сю-жетная история, написанная скорее по законам прозы, чем лирического стиха, но со всей атрибутикой, присущей сти-хотворному произведению. 

Таков "Сеттер Джек" – трогательная и пронзительная баллада о храброй и преданной собаке. Яснов говорит о В.М.Инбер как мастере афоризма. В этом рассказе обращают на себя вни-мание сравнения при описании порт-рета сеттера, у которого "клеёнчатый" нос, "замшевые" уши и который "по ла-пам оброс бахромой". Вот так сразу и представляешь себе живую собаку.

Книжка выпущена в издательстве ЭНАС-КНИГА в серии "Новые старые книжки" в 2016 году. Текст проиллюст-рирован художником Александром Шурицем.

Вера Инбер. Сеттер Джек

Собачье сердце устроено так:

Полюбило — значит, навек!

Был славный малый и не дурак

Ирландский сеттер Джек.

Как полагается, был он рыж,

По лапам оброс бахромой,

Коты и кошки окрестных крыш

Называли его чумой.

Клеёнчатый нос рылся в траве,

Вынюхивал влажный грунт;

Уши висели, как замшевые,

И каждое весило фунт.

Касательно всяких собачьих дел

Совесть была чиста.

Хозяина Джек любил и жалел,

Что нет у него хвоста.

В первый раз на аэродром

Он пришёл зимой, в снег.

Хозяин сказал: «Не теперь, потом

Полетишь и ты, Джек!»

Биплан взметнул снежную пыль,

У Джека — ноги врозь:

«Если это автомобиль,

То как же оно поднялось?»

Но тут у Джека замер дух:

Хозяин взмыл над людьми.

Джек сказал: «Одно из двух —

Останься или возьми!»

Но его хозяин все выше лез,

Треща, как стрекоза.

Джек смотрел, и вода небес

Заливала ему глаза.

Люди, не заботясь о псе,

Возились у машин.

Джек думал: «Зачем все,

Если нужен один?»

Прошло бесконечно много лет

(По часам пятнадцать минут),

Сел в снег летучий предмет,

Хозяин был снова тут...

Пришли весною. Воздушный причал

Был бессолнечно-сер.

Хозяин надел шлем и сказал:

«Сядьте и вы, сэр!»

Джек вздохнул, почесал бок,

Сел, облизнулся, и в путь!

Взглянул вниз и больше не смог, —

Такая напала жуть.

«Земля бежит от меня так,

Будто я её съем.

Люди не крупнее собак,

А собак не видно совсем».

Хозяин смеётся. Джек смущён

И думает: «Я свинья:

Если это может он,

Значит, могу и я».

После чего спокойнее стал

И, повизгивая слегка,

Только судорожно зевал

И лаял на облака.

Солнце, скрытое до сих пор,

Согрело одно крыло.

Но почему задохнулся мотор?

Но что произошло?

Но почему земля опять

Стала так близка?

Но почему начала дрожать

Кожаная рука?

Ветер свистел, выл, сек

По полным слёз глазам.

Хозяин крикнул: «Прыгай, Джек,

Потому что... ты видишь сам!»

Но Джек, припав к нему головой

И сам дрожа весь,

Успел сказать: «Господин мой,

Я останусь здесь...»

На земле уже полумёртвый нос

Положил на труп Джек,

И люди сказали: «Был пёс,

А умер, как человек».

1925

ВЕРА ИНБЕР – ДЕТЯМ

Произведения для детей Веры Инбер – это отдельная замечательная история. 

Сто лет назад выходили маленькие ше-девры поэтессы – тоненькие поэтичес-кие брошюры про обычные профессии и "простые" вещи. Однажды прочитав, читатели запоминали её книги – доб-рые, точно звучащие, мастерски напи-санные – на всю жизнь. С 20-х годов прошлого века эти книги почти не пере-издавались, хотя именно они были очень важны для истории русской детской литературы. 

С тех у л

Не люблю валяться в кресле я,

стул гораздо интереснее,

интересно то есть,

если сделать поезд.

Вот в коридор,

гоня пары, 

выходит скорый

номер три.

Паровая струя

вылетает вперёд.

Машинист (это я)

регулирует ход.

Контролёр (это я).

проверяет места,

часовой (это я)

сторожит у моста.

Только вдруг

на вокзал

железнодорожный

вышел папа и сказал:

«Осторожно!»

После этого могу ль я

не спешить обратно?

Дорогие эти стулья, —

вот что неприятно.

Поэт Михаил Яснов, работавший в сов-ременной детской поэзии, в издатель-стве "Образовательные проекты" выпу-скал серию детских книг "Книга про книги". И уже 2-ым изданием (что гово-рит о популярности произведений) в этой серии выходит книжка стихов Ве-ры Инбер. М.Яснов сам книжку соста-вил и написал к ней предисловие, в ко-тором, в частности, говорит: 

"Эти стихи Инбер (а может быть, преж-де всего, – именно эти её стихи) пред-ставляют нам незаурядного детского поэта, со своей неповторимой интона-цией, ритмикой, словарём. Думаю, да-. же не вдающийся в подробности чита-тель определит, в какую эпоху стихи написаны, – столько в них подчас неу-ловимых, но явственных примет и дета-лей времени".К

В 2015 году в издательстве "Речь" (се-рия "Такое разное детство") переиздана задушевная автобиографическая по-весть В.М.Инбер "Как я была малень-кая" о детстве, прошедшем в Одессе в конце XIX века.

Вера Инбер. Табурет

То ли дело простые предметы,

не кресло, не стул, не диван.

Я беру эти два табурета,

и это –

аэроплан.

Я надеваю шапку пилота.

Пятьсот километров в час.

Я совершаю четыре полёта

с биноклем

у глаз.

Ветер вокруг задувает крепко,

тучи идут, свистя.

Вижу – внизу отцовская кепка,

мелкая, вроде гвоздя.

Вот и река,

как шнурок витая.

Вот пароход, как лещ.

Аэроплан – это такая

великолепная вещь!

Аэроплан – это такое,

что над землей поёт.

Эй, ребята,

давайте построим

собственный самолёт!

Стул

Не люблю валяться в кресле я,

стул гораздо интереснее,

интересно то есть,

если сделать поезд.

Вот в коридор,

гоня пары, 

выходит скорый

номер три.

Паровая струя

вылетает вперёд.

Машинист (это я)

регулирует ход.

Контролёр (это я).

проверяет места,

часовой (это я)

сторожит у моста.

Только вдруг

на вокзал

железнодорожный

вышел папа и сказал:

«Осторожно!»

После этого могу ль я

не спешить обратно?

Дорогие эти стулья, —

вот что неприятно.

«Я СМУТНО ПОМНЮ ЧИСТОПОЛЬ НА КАМЕ ...¡/

Я смутно помню Чистополь на Каме.

Я там была семнадцать лет назад,

О нём сказав ненужными строками,

Я улетела дальше.

В первый раз Вера Инбер оказалась в Чистополе в 1925 году во время агитоб-лёта. 

Об этом летом 1942 года она вспомнит в дневнике, находясь в пути, скорее всего, в Казани, где ей пришлось ждать несколько дней самолёт в Чистополь. Сюда в начале войны была эвакуиро-вана Жанна Гаузнер с грудным ребён-ком – дочь Веры Инбер, тоже писатель-ница и переводчица. По свидетельству Натальи Громовой, Жанна Гаузнер была одной из последних, кто общался с Мариной Цветаевой в эвакуации.  ("Странники войны. Воспомина-ния детей писателей")

В Ленинград из Чистополя шли тревож-ные известия. В декабре умер сын Жан-ны и единственный внук Веры Михай-ловны, не дожив до 27 января 1942 года, когда ему исполнился бы годик. 

Я потеряла внука на войне.

О нет, он был не воин,

он должен был начать ходить к весне...

Это тяжёлое известие дошло в Ленин-град только 19 февраля 1942 года. А 20 февраля она записала в свой дневник строчки из письма дочери:

"Мы никак не можем примириться с нашим огромным горем – смертью Мишеньки. Наша жизнь в Чистополе кажется теперь совсем пустой и бес-смысленной. Ведь исчезло то, что при-вело нас сюда. Сразу стало очень тихо в нашей крохотной комнате и кругом..."

Поэтесса стала добиваться поеки к дочери. Дорога была долгой и очень трудной. Две недели она добиралась до Чистополя. Этот город довольно часто упоминается в "Ленинградском дневни-ке".

"23 июля 1942 года.

Мне тяжело здесь. Жалко Жанну, а взять её в Ленинград не могу. Сама я с трудом привыкаю к мирной жизни. Вче ра, увидев из окна, что какая-то женщи-на с ребёнком бежит по улице, я поду-мала: "Как же это я не услышала трево-ги?". Оказалось – строптивая лошадь сорвалась с привязи и напугала прохо-жих.

Удивительно мне, что по вечерам нет затемнения. По привычке всё сажусь подальше от стёкол.

Сегодня вечером моё большое выступление. Буду читать "Пулковский".

Встреча чистопольцев с прилетевшей из Ленинграда Верой Инбер проходила в переполненном зале Дома учителя. Её принимали очень тепло – она была вестником блокадного города. В зале в президиуме сидели Исаковский, Пастернак, Сельвинский, Асеев. Вот как сама поэтесса рассказала об этом вечере:

"24 июля 1942 года.

На моём вечере народу было множество: пришли все наши чистопольцы. Точнее, москвичи, собранные здесь войной...

Я очень волновалась, но не так, как всегда, а иным, более глубоким, более... как бы это сказать...ответственным волнением. В каком-то смысле я выступала здесь от имени Ленинграда. Все ждали от меня именно этого.

Проходы между стульями, подоконники – всё было полно. Двери были раскрыты настежь: там тоже стояли.

Осыпанная звёздами, сухая, жаркая (не такая, как в Ленинграде) ночь глядела в незатемнённые окна.

Я говорила и читала хорошо, хотя читать мне было трудно, особенно третью главу поэмы, где говорится о смерти ребёнка. Я остановилась, помолчала минуту. И в жаркой тишине услышала взволнованное, нервное дыхание десятков людей.

Я старалась... мне хотелось через всё это пространство, через пол-России, протянуть сюда, продвинуть вплотную к этому тихому прикамскому городку гранитную громаду Ленинграда, смутно освещённую сейчас уже догорающими белыми ночами.

Я рассказывала о ленинградских людях, о фронтовиках, о детях... о мальчике, который, плача, гасил песком зажигательную бомбу. Он боялся, ему было только девять лет. Но, плача, он всё же гасил её.

Когда я окончила все бросились ко мне, обступили меня, пожимали руки. Всё это было мне за Ленинград".

Литературовед Галина Колесникова, бывшая на том вечере и оставившая о нём воспоминания, записала: "За "Пулковский меридиан" и "Ленинград-ский дневник" Вере Инбер была присуж-дена Государственная премия [1946]. В этих произведениях впервые зазвучала мелодия, которая слышится в "Дневных звёздах" Ольги Берггольц и приобрела невиданную мощь в Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича".

СНЫ И ПРЕДСОНЬЕ

"Азбука", 2002.–(сер. "Классика").–432 с.

Книга А.М.Ремизова «Сны и предсонье» раскрывает тему сновидений в русской литературе. В неё вошли произведения, в основе которых необычное исследо-вание природы художественных снов и сновидческих драм. 

Сны в представлении Алексея Ремизо-ва это величайшая загадка бытия: «они сами по себе увлекательны, как новое приключение, а "приключение" – душа живой жизни: из приключений состав-ляется биография человека и история вообще».

Сонная реальность, утверждает автор, – это выход из трёхмерного мира, побе-да над самодовольной серединой. «Ре-альность ... не больше как запись, в ко-торой нет души... Сон единственная на-ша связь с тем миром и проводник в этом мире самых тайных мыслей». 

Первоначальный замысел автора зак-лючался в соединении прозаических фрагментов и графические набросков. В издании 2005 года авторский замы-сел осуществлён. Текст и графика здесь равноправно участвуют в постро-ении художественного целого.

«ЛУЧИ ПОЛУДНЯ ТЯЖКО ПЛАМЕНЕЮТ...»

***

Лучи полудня тяжко пламенеют.

Вступаю в море, и в морской волне

Мои колена смугло розовеют,

Как яблоки в траве.

Дышу и растворяюсь в водном лоне,

Лежу на дне, как солнечный клубок,

И раковины алые ладоней

Врастают в неподатливый песок.

Дрожа и тая, проплывают чёлны.

Как сладостно морское бытиё!

Как твёрдые и медленные волны

Качают тело легкое моё!

Так протекает дивный час купанья,

И ставшему холодным, как луна,

Плечу приятны тёплые касанья

Нагретого полуднем полотна.

1919

В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

...Растенья в Ботаническом саду

Чернели, точно в Дантовом аду.

Теперь опять, дыханием колеблем,

Уже растёт, себя теплу вверяя,

Лист будущего пальмового рая.

Во время ленинградской блокады Вера Инбер жила на улице Песочной, рядом с Ботаническим садом. Она видела его в окно в самые горькие и тяжёлые дни. В блокадном дневнике поэтесса гово-рит о судьбе Ботанического сада.

Отрывок из дневника Веры Инбер:

«19 апреля 1942 года.

Были в Ботаническом саду. Тихомиров и Курнаков провели меня по всему саду и показали мёртвые пальмы. Мне было невыразимо горько, что я не видела их при жизни. А ведь собиралась каждое воскресенье!.. В одном из зданий Бота-нического института на каменной стене — чёрная черта: уровень воды в страш-ный день наводнения в 1824 году (год «Медного-всадника»).

«Уровень беды» 1941 года много-много выше. Он проходит над нашими голова-ми, на уровне погибших пальмовых крон», — вспоминала она.

И последняя страничка этого посвяще-ния:

"25 мая 1944 года.

Прощалась с Ботаническим садом. Мы долго пробыли в оранжерее N 22 – "Но-евом ковчеге", как ее называют сотруд-ники. Здесь соседствуют растения трёх смежных климатов: пальмы, папорот-ники, орхидеи, кактусы, рисовые коло-сья, бегонии. Всё это совсем молодое, выращенное за время блокады. "Блока-дный" банановый молодняк так высок, что его листья упираются уже в стек-лянную крышу теплицы. На полках сто-ят рядами молодые кактусы, любимые детища Николая Ивановича Курнакова, недавно умершего. В суровую первую зиму блокады Курнаков спас эти какту-сы, взяв их к себе домой и отогревая теплом своей печурки. Жена Курнакова чистила их кисточкой, осторожно про-бираясь между колючками: кактус, как только засорятся его поры, гибнет, рас-падается на части.

Круглая оранжерея N 28, с бассейном, где росла "Виктория региа", пострадала три раза: один раз от бомбы и дважды от прямого попадания снаряда. Она была снова разбита уже после того, как мы видели её в прошлом году.

...Когда мы уходили с выставки и шли уже по аллее, нам крикнули вдогонку:

– На яркие скамьи не садитесь, они только что окрашены!

 

Начиналось уже восстановление сада".

ВОЙНА

А.М. Ремизов. Ангелы. Из альбома «Война». 1914-1916

«В последние дни и лета будет царство-вать на земле царица Майдона. 

Четыре лета злому ея царству, – четы-ре лета великой беды и горя.

За наши дела и мысли попустит Бог злому царству, ибо дале, дале размно-жится зло в людях, неправда, неспра-ведливость, ненависть и ложь...

Великий воевода силы небесной, среди ангелов первый, гневной звездой рину-лся Михаил Архангел с небес на землю.

Там на лобном месте перед лицом на-рода грозила небесному Богу царица и богиня Майдона, видимо всем людям, поднял Архангел за волосы царицу и понёс. И нёс, видимо всем людям, над морем, над пропастями. И вот, подре-зав серпом, ударил её скипетром в грудь, и с шумом великим полетела ца-рица богиня Майдона в пекельное цар-ство на вечные муки.

И шумела гроза, рвал ветер, и от страха сердце рвалось.

О, Боже милосердный...

Как дети, восплакались люди и приня-лись каяться и молиться».

(А.М.Ремизов. О днях последних. 1914)

«ОН БЫЛ ВЫДАЮЩИМСЯ КАЛЛИГРАФОМ...»

А.М.Ремизов:

«Писатели рисуют. Объясняется очень просто.  Н а п и с а н н о е  и  н а р и с о в а н- н о е, по существу, одно. Каждый писец может сделаться рисовальщи- ком, а рисовальщик непременно писец. Писатель по преимуществу писец: кал-лиграфический или "исамчёртногусло-мит", не важно, а стало быть, в каждом писателе таится зуд к рисованию...».

Посвящение к книге “Заповедные сказы ".1920

Ремизов был писец каллиграфический, редкий знаток и мастер древнерусского письма. Он свободно владел и кирилли-цей, и глаголицей, писал и разными формами скорописи, и строгим устав-ным письмом.

Страничка рукописной книги. 1907

Константин Федин вспоминал: «... он был выдающимся каллиграфом, и в отношении своём к письму испытывал явно нечто сближавшее его с Достоев-ским, то упоение красотой начертаний, какое передал Достоевский словами князя Мышкина, то мечтательное любо-вание буквой, литерой, которое мы те-перь знаем по рукописям "Идиота", где перо Достоевского договаривает недо-сказанное текстом и где оно достигает над нами власти, равной пушкинским страницам с профилями женщин, всад-никами и автопортретами».

Эскиз обложки книги «Рисунки писателей»

Вернее сказать, в своём отношении к письму Ремизов тяготел не к Пушкину и Достоевскому, а ещё дальше – к Симе-ону Полоцкому и Аввакуму. Возрождая в начале ХХ века, средневековое искус-ство каллиграфии, он стремился цели-ком делать книгу сам, чтобы вернуть ей единство начертания и смысла, чистоту стиля, утраченную печатной литерату-рой.

РЕМИЗОВ - ХУДОЖНИК

А.Ремизов. Эскиз обложки. 30-е годы

Энциклопедические статьи, кроме как яркого и оригинальнейшего писателя, представляют Алексея Ремизова ещё и художником и каллиграфом. Действи- тельно, о том, что он был ещё и талант-ливым художником, не всем было изве-стно. 

Аэроплан. Из альбома «Война». 1916

Ремизов рисовал всегда, на любом кло-чке бумаги. Каждое своё письмо или записку он непременно сопровождал каким-нибудь рисунком. А в 1933 году в Праге экспонировалась выставка его художественных работ. 

Рисунок из «Графического дневника в оккупацию 1940-1943 годов. Париж». 1940  

Работами Ремизова-художника восхи-щались Марк Шагал, Василий Кандин-ский, Пабло Пикассо. В годы войны пи-сатель вёл «графический дневник», в котором отражались сны, портреты со-временников и волновавшие его собы-тия. Сам Ремизов об этом своём увле-чении так говорил в беседе со своим биографом Кодрянской: 

«Человек рождается по воле судьбы и рока. И дана каждому доля таланы. Из меня не вышло музыканта и музыку я перевёл в слово. Также и моё неудав-шееся рисование я перевёл в слово...

Рисунок из «Графического дневника в оккупацию 1940-1943 годов. Париж».

И учителем чистописания я не сделал-ся, а выработал свой стиль письма. Не копируя, а воссоздавая скоропись XVII в. как бы сам своей рукой, но не воро-ньим, а нашим стальным пером писал жалованные грамоты. Хотел рисовать – меня прогнали из Строгановского училища.

Научиться рисовать "по-человечески" помешали мне глаза: я рисовал с нату-ры "свою натуру". Звания художника я никогда не добивался. И сам себя назо-ву неисправимым любителем: неуме-лой рукой, глазами руки, я различаю "мою натуру". Картинки свои не ценю, но для какой-то истории может быть любопытно, что бывает, когда слова не пишутся и не проговариваются».

(А.М.Ремизов. Из бесед с писательни-цей И.Кодрянской).

«ИЗБАВИТЬ МИР, ПЛАНЕТУ ОТ ЧУМЫ - ВОТ ГУМАНИЗМ! И ГУМАНИСТЫ – МЫ»

 

В начале войны муж Веры Инбер был назначен директором 1-го Ленинград-ского медицинского института. Инбер приехала с ним в осаждённый город. Вместе они пережили блокаду. Поэтес-са выступала на радио, читала в госпи-талях, ездила на линию фронта, вела дневник.

Блокадный дневник Веры Инбер "Почти три года", может быть, самое честное и пронзительное свидетельство того страшного, героического времени, в ко-тором отразилось всё увиденное в ок-ружённом немцами Ленинграде. 

Блокадным дням Вера Инбер посвяти-ла также поэму "Пулковский мериди-ан".

<...>

 13

У нас теперь одно лишь чувство — Месть.

Но мы иначе понимаем это;

Мы отошли от Ветхого завета,

Где смерть за смерть. 

Нам даже трудно счесть...

С лица земли их будет сотни стёртых

Врагов — 

за каждого из наших мёртвых.

14

Мы отомстим за всё: за город наш,

Великое творение Петрово,

За жителей, оставшихся без крова,

За мёртвый, как гробница, Эрмитаж,

За виселицы в парке над водой,

Где стал поэтом Пушкин молодой.

15

За гибель петергофского «Самсона»,

За бомбы в Ботаническом саду,

Где тропики дышали полусонно

(Теперь они дрожат на холоду).

За всё, что накопил разумный труд.

Что Гитлер превращает в груды груд.

16

Мы отомстим за юных и за старых:

За стариков, согнувшихся дугой,

За детский гробик махонький такой,

Не более скрипичного футляра.

Под выстрелами, в снеговую муть,

На саночках он совершал свой путь.

17

Мы — гуманисты, да! Нам дорог свет

Высокой мысли (нами он воспет).

Для нас сиянье светлого поступка

Подобно блеску перстня или кубка,

Что переходит к сыну от отца

Из века в век, всё дале, без конца.

18

Но гуманизм не в том, чтобы глядеть

С невыразимо скорбной укоризной,

Как враг глумится над твоей отчизной,

Как лапа мародёра лезет в клеть

И с прибежавшего на крик домой

Срывает шапку вместе с головой.

19

Как женщину, чтоб ей уже не встать,

Фашист-ефрейтор сапогами топчет,

И как за окровавленную мать

Цепляется четырёхлетний хлопчик,

И как, нарочно по нему пройдя,

Танк давит гусеницами дитя.

20

Сам Лев Толстой, когда бы смерть дала

Ему взглянуть на Ясную Поляну,

Своей рубахи, белой, как зима,

Чтоб не забрызгать кровью окаянной.

Фашиста, осквернителя могил,

Он старческой рукой бы задушил.

21

От русских сёл до чешского вокзала,

От крымских гор до Ливии пустынь,

Чтобы паучья лапа не всползала

На мрамор человеческих святынь,

Избавить мир, планету от чумы —

Вот гуманизм! И гуманисты — мы.

22

А если ты, Германия, страна

Философов, обитель музыкантов,

Своих титанов, гениев, талантов

Предавши поруганью имена,

Продлишь кровавый гитлеровский бред,—

Тогда тебе уже прощенья нет.

23

Запомнится тебе ростовский лёд.

Не позабудешь клинскую метель ты,

И синие морозы Невской дельты,

И в грозном небе Пулковских высот,

Как ветром раздуваемое пламя,

Победоносно реющее знамя.

(Поэма "Пулковский меридиан". Из главы первой "Мы – гуманисты").

Ленинград, октябрь 1941-ноябрь 1943)

МАРСЕЛЬ ПРУСТ - ОРНИТОЛОГ

Марсель Пруст. 

Для меланхолического альбома.

Новая французская баллада

Эй, #трясогузка! Не ты ль аметистом

таешь, летая над озером чистым?

А не пора ли к #синица'м и #галка'м?

Лучше оставь это место русалкам.

Славный #соловушка! Яркий топаз

в сердце твоём засветился сквозь газ.

Ты одиноко собрался в лесок.

Я для тебя приготовил силок.

Эй, #зимородок! Целую опал,

тот, что в глазах у тебя засиял.

Ты полетел за певучей волной.

В Сретенье встретимся – 

ранней весной.

Эй, #реполов! Над волной изумрудной

луч пробегает, как зайчик пречудный.

Если опять разоришь наш ячмень –

вновь пересеем под Юрьев день.

Милая #горлинка! Дивный алмаз!

Ты – как сияние любящих глаз.

Горлинка крылышком машет в тени.

Горлинка учит: "Верность храни!".

(Пер. с французского).

БОЛДИНО. ПЕРВАЯ РАБОЧАЯ ВСТРЕЧА

Мы выступали с презентацией своего региона и рассказывали о работе в проекте «Живой Пушкин». 

Мы с Рафидой представляли один реги-он – Татарстан, один город и одну сис-тему – школьных библиотек и расска-зывали вместе. 

При первой же попытке сделать фото-графию, мой фотоаппарат потух. Приш-лось ограничиться ролью зрителя, а в посте использую об этом мероприятии фото коллег.

Фотография на память