Ещё одно стихотворение Бориса Пас-тернака, прочитанное с Вайлем (Петр Вайль. Стихи про меня. 2006). Это "Ав-густ" (6.08.1953). Стихотворение, в кото-ром Пастернак описывает собственную смерть за семь лет до настоящей кон-чины.
Стихотворение, написанное через пол-года после смерти Сталина – "Прощай-те, годы безвременщины!". И в этом об-щественный смысл произведения, пи-шет Вайль.
Но, боже, как много других важных мы-слей в этом прочтении! (Пока тезисно и без кавычек):
– Свой крестный путь он проложил сам.
– Признанным преступной властью он уходить не хотел.
– Попытка вписаться в советскую действительность.
– Плохая политика портит нравы (как современно!).
– Интеллигентский комплекс вины.
– Толстой, Бах, Рембрандт не делают лучше и нравственней, но ЗАДАЮТ НЕКИЙ СВОД ПРАВИЛ.
– Из поэтических традиций и подража-ний Пастернак вырывался с самого начала, из общественных – перед концом.
Автор "Гения места" сам был гений. Но обо всём по порядку.
Борис Зайцев. Пастернак в революции. 1960:
« "Одиночество и свобода" – так опре-деляет, очень верно, критик и поэт Ада-мович положение писателя русского в эмиграции. Одиночество и несвобода – так можно было сказать о положении Пастернака в России.
... Неожиданно для всех появился ро-ман его – "Доктор Живаго". Роман вы-звал целую литературу о себе, вышел чуть ли не на всех европейских языках, получил автор за него Нобелевскую премию – только в России книги этой нет...
"Доктор Живаго" – выдающееся произ-ведение, ни "правое", ни "@левое", а про-сто роман из революционной эпохи, написанный поэтом – прямодушным, чистым и правдивым, полным христи-анского гуманизма, с возвышенным представлением о человеке... Роман, очень верно изображающий эпоху ре-волюции, но не пропагандный. И никог-да настоящее искусство не было пропа-гандной листовкой».
А дальше – Вайль:
«Самые последние годы Пастернака и сама его кончина окрашены в новоза-ветные тона. Трудно прочитывать за-вершающие части "Доктора Живаго" и особенно стихи из романа иначе, как выстраивание своей судьбы паралле-льно евангельскому сюжету. Голос поэ-та оказался действительно "провидче-ским": он свой крестный путь проложил сам, пройдя все коллизии – искушения над бездной, моление о чаше, предате-льство друзей, преданность жён-миро-носиц, и так вплоть до нобелевской Голгофы и посмертного триумфального воскресения...
... его переживания по поводу траги-ческих судеб русских поэтов ХХ века (прежде всего Цветаевой) известны. Нобелевская травля хоть как-то урав-нивала его с мучениками. Признанным – теми, кто поэтов мучил и убивал – он уходить из жизни не хотел. Не хотел, чтобы так о нём думали. Он уцелел, он избежал тюрьмы, он получал от них квартиру и дачу, какие-то талоны на такси, его время от времени публико-вали. Лагерник Шаламов называл его "совестью нашего времени", а он ему пишет о своих поступках против сове-сти.
Зинаида Николаевна [жена] пишет о похоронах Пастернака: "У меня в голо-ве вертелись следующие слова, кото-рые показались бы парадоксальными тем, кто его не знал: "Прощай, настоя-щий большой коммунист, ты своей жизнью доказывал, что достоин этого звания". Но этого я не сказала вслух.. Я часто думала, что Боря... настоящий коммунист. Он всегда считал себя на-равне с простыми людьми, умел с ними разговаривать, всегда находил для них добрые слова, когда кому-нибудь при-ходилось трудно, и советом и деньгами, и даже внешне старался от них не отли-чаться". Легко увидеть, что Зинаида Пастернак описывает, конечно, не ком-муниста, а своё представление скорее о социалисте-народнике.
Попытки вписаться в советскую дейст-вительность у Пастернака напряжённее всего шли в 1931-1936 годы (тогда же у Мандельштама и у других – что, разу-меется, не случайно). Пиком можно считать письмо к жившему в Англии отцу в декабре 34-го: "Я стал частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими".
В 30-е же на помощь приходит и выс-ший в России авторитет, вслед за пуш-кинским пишутся свои "Стансы":
Столетье с лишним – не вчера,
А сила прежняя в соблазне
В надежде славы и добра
Глядеть на вещи без боязни.
Хотеть, в отличье от хлыща
В его существованье кратком,
Труда со всеми сообща
И заодно с правопорядком.
Бродский, словно развивая тему после-дней строки, писал: "Разве я против за-конной власти? Но плохая политика портит нравы, а это уже по нашей час-ти". Эта парафраза (сознательная? не-вольная?) высказывания двухтысяче-летней давности. Апостол Павел: "Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы" (1Кор. 15: 33).
В 30-е он пытался... по крайней мере быть как все:
И я – урод, и счастье сотен тысяч
Не ближе мне пустого счастья ста?..
Вот оно, что возвращает к словам Зина- иды Пастернак, к её характеристике мужа. Политика ни при чём, идеология ни при чём. При чём – интеллигентский комплекс вины перед народом. Раз все так – и я тоже. Даже если нет вины – комплекс есть. Первородный грех интеллигента.
Почему принято считать, что народ лучше образованной прослойки? Прежде всего: такие сентенции всегда и только от прослойки исходят...
Очень живуче представление о том, что читающий Толстого не с такой готовно-стью врёт, слушающий Баха – не так безудержно ворует, знающий Ремб-рандта – не слишком проворно бьёт в глаз.
Первое и главное: это действительно так. А душевная паника возникает, ког-да НЕ так – когда и врёт, и ворует, и бьёт.
Второе важнейшее: от НЕ читающего, НЕ слушающего, НЕ знающего – никто и не ждёт ничего. "Интеллигенция – го-вно нации"? Пусть, но о ней хотя бы мо-жно сказать такое – рассердиться на неё, обидеться, возмутиться...
Лжи, продажности, доносительства, подлости – ровным слоем по любым социальным и образовательным уров-ням. Однако Толстой, Бах и Рембрандт – не делая лучше и нравственнее, зада-ют некий свод правил, которых можно не придерживаться, но нельзя не знать, и если их нарушаешь – ХОТЯ БЫ СТЕС-НЯЕШЬСЯ. Соблюдение приличий, в конечном счёте, есть повседневное проявление нравственного чувства. Нечасто (и слава богу) выдаётся шанс проявить великодушие и благородство, но вежливость и деликатность – их бытовые заместители.
Из поэтических традиций Пастернак с самого начала вырывался с отчаянной отвагой. Из общественных – попытался вырваться перед концом. Нобелевская история стала не толчком, а лишь куль-минацией, логическим финалом, кото-рый подготовил он сам. Государство... ещё не успело по-настоящему обруши-ться на поэта, когда он уже выстроил свой искупительный путь. Тот самый, по которому нельзя пройти с народом – только одному. Если и толпой, то та-кой – "врозь и парами"».
(Пётр Вайль. Рядом с толпой. Борис Пастернак. Август. – В кн.: Стихи про меня. – М.: Колибри, 2006).
Борис Пастернак. А в г у с т
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь
мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казённой землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо моё умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса.
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полёта вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Август, 1953
