ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-11

О р ё л

Орёл летел всё выше и вперёд

К Престолу Сил 

сквозь звёздные преддверья,

И был прекрасен царственный полёт,

И лоснились коричневые перья.

Где жил он прежде? 

Может быть в плену,

В оковах королевского зверинца,

Кричал, встречая девушку-весну,

Влюблённую в задумчивого принца.

Иль, может быть, в берлоге колдуна,

Когда глядел он в узкое оконце,

Его зачаровала вышина

И властно превратила сердце в солнце.

Не всё ль равно?! Играя и маня,

Лазурное вскрывалось совершенство,

И он летел три ночи и три дня

И умер, задохнувшись от блаженства.

Он умер, да! Но он не мог упасть,

Войдя в круги планетного движенья.

Бездонная внизу зияла пасть,

Но были слабы силы притяженья.

Лучами был пронизан небосвод,

Божественно-холодными лучами,

Не зная тленья, он летел вперёд,

Смотрел на звёзды мёртвыми очами.

Не раз в бездонность рушились миры,

Не раз труба архангела трубила,

Но не была добычей для игры

Его великолепная могила.

1909

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-10

Г и п п о п о т а м

Гиппопотам с огромным брюхом

Живёт в Яванских тростниках,

Где в каждой яме стонут глухо

Чудовища, как в страшных снах.

Свистит б о а, скользя над кручей,

Т и г р угрожающе рычит,

И  б у й в о л  фыркает могучий,

А о н пасётся или спит.

Ни стрел, ни острых ассагаев, —

Он не боится ничего,

И пули меткие сипаев

Скользят по панцирю его.

И я в родне гиппопотама:

Одет в броню моих святынь,

Иду торжественно и прямо

Без страха посреди пустынь.

1911

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-9

Л е о п а р д

Если убитому леопарду не опалить

немедленно усов, дух его будет

преследовать охотника.

                          Абиссинское поверье.

Колдовством и ворожбою

В тишине глухих ночей

Леопард, убитый мною,

Занят в комнате моей.

Люди входят и уходят,

Позже всех уходит та,

Для которой в жилах бродит

Золотая темнота.

Поздно. М ы ш и засвистели,

Глухо крякнул домовой,

И мурлычет у постели

Леопард, убитый мной.

— По ущельям Добробрана

Сизый плавает туман,

Солнце, красное, как рана,

Озарило Добробран.

— Запах мёда и вервены

Ветер гонит на восток,

И ревут, ревут г и е н ы,

Зарывая нос в песок.

— Брат мой, брат мой, рёвы слышишь,

Запах чуешь, видишь дым?

Для чего ж тогда ты дышишь

Этим воздухом сырым?

— Нет, ты должен, мой убийца,

Умереть в стране моей,

Чтоб я снова мог родиться

В леопардовой семье. —

Неужели до рассвета

Мне ловить лукавый зов?

Ах, не слушал я совета,

Не спалил ему усов!

Только поздно! Вражья сила

Одолела и близка:

Вот затылок мне сдавила,

Точно медная, рука…

Пальмы… с неба страшный пламень

Жжёт песчаный водоём…

Данакиль припал за камень

С пламенеющим копьём.

Он не знает и не спросит,

Чем душа моя горда,

Только душу эту бросит,

Сам не ведая куда.

И не в силах я бороться,

Я спокоен, я встаю,

У  ж и р а ф ьего колодца

Я окончу жизнь мою.

1920

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-8

П о п у г а й

Я — попугай с Антильских островов,

Но я живу в квадратной келье мага.

Вокруг — реторты, глобусы, бумага,

И кашель старика, и бой часов.

Пусть в час заклятий, в вихре голосов

И в блеске глаз, мерцающих как шпага,

Ерошат крылья ужас и отвага

И я сражаюсь с призраками с о в…

Пусть! Но едва под этот свод унылый

Войдёт гадать о картах иль о милой

Распутник в раззолоченном плаще, —

Мне грезится корабль в тиши залива,

Я вспоминаю солнце… и вотще

Стремлюсь забыть, что тайна некрасива.

1909

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-7

Н о с о р о г

Видишь, мчатся о б е з ь я н ы

С диким криком на лианы,

Что свисают низко, низко,

Слышишь шорох многих ног?

Это значит — близко, близко

От твоей лесной поляны

Разъярённый носорог.

Видишь общее смятенье,

Слышишь топот? Нет сомненья,

Если даже б у й в о л сонный

Отступает глубже в грязь.щэ

Но, в нездешнее влюблённый,

Не ищи себе спасенья,

Убегая и таясь.

Подними высоко руки

С песней счастья и разлуки,

Взоры в розовых туманах

Мысль далёко уведут,

И из стран обетованных

Нам незримые фелуки

За тобою приплывут.

1907

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-6

И н д ю к

На утре памяти неверной

Я вспоминаю пёстрый луг,

Где царствовал высокомерный,

Мной обожаемый индюк.

Была в нём злоба и свобода,

Был клюв его как пламя ал,

И за мои четыре года

Меня он остро презирал.

Ни шоколад, ни карамели,

Ни ананасная вода

Меня утешить не умели

В сознаньи моего стыда.

И вновь пришла беда большая,

И стыд, и горе детских лет:

Ты, обожаемая, злая,

Мне гордо отвечаешь: «Нет!»

Но всё проходит в жизни зыбкой

Пройдёт любовь, пройдёт тоска,

И вспомню я тебя с улыбкой,

Как вспоминаю индюка.

Декабрь 1920

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-5

Ж и р а ф

Сегодня, я вижу, 

особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, 

на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться 

осмелится только луна,

Дробясь и качаясь 

на влаге широких озёр.

Вдали он подобен 

цветным парусам корабля,

И бег его плавен, 

как радостный птичий полёт.

Я знаю, что много 

чудесного видит земля,

Когда на закате 

он прячется в мраморный грот.

Я знаю весёлые сказки 

таинственных стран

Про чёрную деву, 

про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго 

вдыхала тяжёлый туман,

Ты верить не хочешь 

во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу 

про тропический сад,

Про стройные пальмы, 

про запах немыслимых трав…

— Ты плачешь? Послушай… 

далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

1907

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА-4

С л о н ё н о к

Моя любовь к тебе сейчас — слонёнок,

Родившийся в Берлине иль Париже

И топающий ватными ступнями

По комнатам хозяина зверинца.

Не предлагай ему французских булок,

Не предлагай ему кочней капустных,

Он может съесть 

лишь дольку мандарина,

Кусочек сахару или конфету.

Не плачь, о нежная, что в тесной клетке

Он сделается посмеяньем черни,

Чтоб в нос ему пускали дым сигары

Приказчики под хохот мидинеток.

Не думай, милая, что день настанет,

Когда, взбесившись, разорвёт он цепи

И побежит по улицам и будет,

Как автобу́с, давить людей вопящих.

Нет, пусть тебе приснится он под утро

В парче и меди, в страусовых перьях,

Как тот, Великолепный, что когда-то

Нёс к трепетному Риму Ганнибала.

1920

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА -3

К е н г у р у

(Утро девушки )

Сон меня сегодня не разнежил,

Я проснулась рано поутру

И пошла, вдыхая воздух свежий,

Посмотреть ручного кенгуру.

Он срывал пучки смолистых игол,

Глупый, для чего-то их жевал,

И смешно, смешно ко мне запрыгал,

И ещё смешнее закричал.

У него так неуклюжи ласки

Но и я люблю ласкать его,

Чтоб его коричневые глазки

Мигом осветило торжество.

А потом, охвачена истомой,

Я мечтать уселась на скамью;

Что ж нейдёт он, дальний, незнакомый,

Тот один, которого люблю!

Мысли так отчётливо ложатся,

Словно тени листьев поутру.

Я хочу к кому-нибудь ласкаться,

Как ко мне ласкался кенгуру.

16.04.1910

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА -2

Г и е н а

Над тростником медлительного Нила,

Где носятся лишь бабочки да птицы,

Скрывается забытая могила

Преступной, но пленительной царицы.

Ночная мгла несёт свои обманы,

Встаёт луна, как грешная сирена,

Бегут белесоватые туманы,

И из пещеры крадется гиена.

Её стенанья яростны и грубы,

Её глаза зловещи и унылы,

И страшны угрожающие зубы

На розоватом мраморе могилы.

«Смотри, луна, влюблённая в безумных,

Смотрите, звёзды, стройные виденья,

И тёмный Нил, владыка вод бесшумных,

И бабочки, и птицы, и растенья.

Смотрите все, как шерсть моя дыбится,

Как блещут взоры злыми огоньками.

Неправда ль, я такая же царица,

Как та, что спит под этими камнями?

В ней билось сердце, полное изменой,

Носили смерть изогнутые брови,

Она была такою же гиеной,

Она, как я, любила запах крови».

По деревням собаки воют в страхе,

В домах рыдают маленькие дети,

И хмурые хватаются феллахи

За длинные, безжалостные плети.

1907

ЗООПАРК ГУМИЛЁВА

«Зоопарк», наверно, не самое удачное слово для животных Николая Гумилё-ва, так как его звери живут, как прави-ло, на свободе, в дикой природе, в ка-кой-нибудь африканской саванне, там, где поэту, наверно, приходилось неко-торых из них наблюдать во время экс-педиций. 

Я это слово применяю лишь затем, что-бы всех этих зверей (то есть стихи) объ-единить, так как кроме знаменитого «Жирафа» ("Послушай: далёко, далёко, на озере Чад изысканный бродит жи-раф...") у Гумилёва набирается ещё с десяток подобных стихов: "Гиена", "Ягу-ар", "Кенгуру", "Слонёнок" и ещё много чего...

А ещё это совсем не зоопарк потому, что все эти стихи вовсе не про живот-ных, а про человека и его чувства, про любовь. В человека может вселиться дух конкретного зверя или он в него превращается и начинает вести себя в соответствии с его характером, каким мы (или поэт) этого зверя себе пред-ставляем. И собирается целый спектр таких поведенческих состояний...

Итак, первое стихотворение – «Ягуар»:

Странный сон увидел я сегодня:

Снилось мне, что я сверкал на небе,

Но что жизнь, чудовищная сводня,

Выкинула мне недобрый жребий.

Превращён внезапно в ягуара,

Я сгорал от бешеных желаний,

В сердце — пламя грозного пожара,

В мускулах — безумье содроганий.

И к людскому крался я жилищу

По пустому сумрачному полю

Добывать полуночную пищу,

Богом мне назначенную долю.

Но нежданно в тёмном перелеске

Я увидел нежный образ девы

И запомнил яркие подвески,

Поступь лани, взоры королевы.

«Призрак Счастья, Белая Невеста»…

Думал я, дрожащий и смущённый,

А она промолвила: «Ни с места!»

И смотрела тихо и влюблённо.

Я молчал, её покорный кличу,

Я лежал, её окован знаком,

И достался, как шакал, в добычу

Набежавшим яростным собакам.

А она прошла за перелеском

Тихими и лёгкими шагами,

Лунный луч кружился по подвескам,

Звёзды говорили с жемчугами.

15.08.1907

МАЯКОВСКИЙ И АХМАТОВА

"Трудно представить себе двух человек, столь непохожих один на другого, как Ахматова и Маяковский. Ахматова вся в тишине и еле сказанных, еле слыш-ных словах, Маяковский орёт, как тыся-чеголосая площадь. <…> Ахматова — благочестивая молитвенница: при каж-дом слове у неё Ангелы, Богородица, Бог. А Маяковский не может пройти ми-мо Бога, чтобы не кинуться на него с сапожным ножом. <…> Словом, тут не случайное различие двух — плохих или хороших — поэтов, тут две мировые стихии, два воплощения грандиозных исторических сил, — и пусть каждый по-своему решает, к которому из этих полюсов примкнуть, какой отвергнуть и какой любить».

(К.И.Чуковский. Ахматова и Маяков-ский. "Дом искусств", 1921, январь).

Анна Ахматова. 

Маяковский в 1913 году

Я тебя в твоей не знала славе,

Помню только бурный твой рассвет,

Но, быть может, я сегодня вправе

Вспомнить день тех отдалённых лет.

Как в стихах твоих крепчали звуки,

Новые роились голоса...

Не ленились молодые руки,

Грозные ты возводил леса.

Всё, чего касался ты, казалось

Не таким, как было до тех пор,

То, что разрушал ты, — разрушалось,

В каждом слове бился приговор.

Одинок и часто недоволен,

С нетерпеньем торопил судьбу,

Знал, что скоро выйдешь весел, волен

На свою великую борьбу.

И уже отзывный гул прилива

Слышался, когда ты нам читал,

Дождь косил свои глаза гневливо,

С городом ты в буйный спор вступал.

И ещё не слышанное имя

Молнией влетело в душный зал,

Чтобы ныне, всей страной хранимо,

Зазвучать, как боевой сигнал.

1940

Ахматова познакомилась с Маяков-ским 2 декабря 1913 года. Спустя год с небольшим они встретились снова.

В кабаре «Бродячая собака» состоялся «Вечер пяти», на котором присутство­вали Маяковский и Ахматова. Маяков-ский прочитал стихотворение «Вам!», что «имело действие грома, получились даже обмороки». Позже Ахматова вспоминала:

«Они орали, Маяковский стоял на эстраде совершенно спокойно и, не шевелясь, курил огромную сигару… Да. Вот таким я и запомнила его, очень красивым, очень молодым, большегла-зым таким, среди воющих мещан».

Из письма Марины Цветаевой 13 сен-тября 1921 года (после расстрела Гуми-лёва):

«Дорогая Анна Андреевна! Все эти дни о Вас ходили мрачные слухи, с каждым часом упорнее и неопровержимей. <…> Скажу Вам, что единственным — с мое-го ведома — Вашим другом (друг — дей-ствие!) — среди поэтов оказался Мая-ковский, с видом убитого быка бродив-ший по картонажу „Кафе поэтов“. Уби-тый горем — у него, правда, был такой вид. Он же и дал через знакомых теле-грамму с запросом о Вас…».

«Когда Осип Брик поставил на голосо-вание предложение Маяковского: за- претить Анне Ахматовой на три года писать стихи, „пока не исправится“, большинство простым поднятием рук поддержало Маяковского». 

(Эмилий Миндлин)

"В последний раз я видела Маяковско-го так. Это было в 24 году. Мы с Нико-лаем Николаевичем <Пуниным> шли по Фонтанке. Я поду­мала: сейчас мы встретим Маяковского. И только что мы приблизились к Невскому, из-за угла — Маяковский! Поздоровался. „А я только что подумал: "Сейчас встречу Ахматову". Я не сказала, что подумала то же… Мы постояли минуту. Маяков-ский язвил: „Я говорю Асееву — какой же ты футурист, если Ахматовой стихи сочиняешь?“».

(Анна Ахматова. Май, 1924)

Запись поэта Льва Горнунга: «Узнал сегодня, что Маяковский, Пастернак и Асеев решили устроить вечер в пользу Анны Ахматовой».

(17 мая 1925 года)

Весной 1926 года Маяковский посетил Тифлис. Поэт Симон Чиковани вспоми-нал, что, находясь среди грузинских по-этов и художников, Маяковский после своих стихов читал Блока, а потом вдруг неожиданно прочёл два стихо-творения Анны Ахматовой: 

«Стихи Ахматовой он читал с редкой проникновенностью, с трепетным и вдохновенным к ним отношением. Все были удивлены. Один из присутствую- щих вслух выразил это удивление: „Вы и Ахматова?“. Маяковский чуть помрач-нел, но ответил спокойно: „Надо знать хорошо и тех, с кем не согласен, их нуж-но изучать“. 

— Не думал, что Ваш бархатный бас так подойдёт к изысканным и хрупким строчкам Ахматовой.

Маяковский внимательно посмотрел на меня и деловым тоном ответил:

— Это стихотворение выражает изыс-канные и хрупкие чувства, но само оно не хрупкое, стихи Ахматовой монолит-ны и выдержат давление любого голо-са, не дав трещины».

Стихотворение Ахматовой "Маяковский в 1913 году" (1940) станет единствен-ным и наиболее полным отзывом Ах- матовой: от всех последующих настой-чивых предложений написать воспоми-нания о Маяковском она будет катего- рически отказываться.

ГАБДУЛЛА ТУКАЙ: ПАМЯТЬ

Улица Габдуллы Тукая

ПАМЯТЬ

У л и ц а Габдуллы Тукая (бывшая Тука-евская)— магистральная, расположена в Вахитовском и Приволжском районах Казани. На этой улице в 1986 году – год столетия Тукая – в старинном особняке открыли м у з е й поэта.

П л о щ а д ь Тукая, находящаяся на ма-гистральной улице Пушкина, между пе-шеходными Баумана и Петербургской, с 1986-го до 26 августа 1997 года (когда она была переименована в площадь Тукая) официально называлась Юну-совской площадью. 

НА ней расположен с к в е р Тукая, где стоит известный  п а м я т н и к  поэту (авторы С.С.Ахунов, Л.Е.Кербель, Л.М. Писаревский). Открыт в 1958 году.

На следующий, после присвоения пло-щади имени поэта, день — 27 августа 1997 года — прошла торжественная це-ремония, посвящённая началу строи-тельства первой станции метрополи-тена в Казани. На площади Тукая у на-чала улицы Свердлова (ныне — Петер-бургская) соорудили памятную гранит-но-каменную ротонду, в основание ко-торой была заложена капсула с обра-щением к будущим пассажирам метро-политена. Год спустя строящаяся стан-ция официально получила название «Площадь Тукая».

Ещё через семь лет, в 2005 году, было открыто движение Казанского м е т р о и, собственно, официально открылась 

с т а н ц и я «Площадь Габдуллы Тукая».

На стенах станции метро, отделанной белым и зелёным мрамором, размеще-ны 22 мозаичных панно в технике рим-ская мозаика, изображающие героев и темы произведений Габдуллы Тукая и его портретный образ. Панно выполне-ны по произведениям казанских худож-ников: Баки Урманче («Новый Кисек-баш»), Байназара Альменова («Шура-ле»), Тавиля Хазиахметова («Зимний вечер»), Рушана Шамсутдинова («Габ-дулла Тукай»), других.

Над мозаичными панно работали мас-тера прикладного искусства Татарста-на, а также мастера из Ташкента под руководством народного художника Узбекистана Озада Хабибуллина.

17 февраля 2011 года был проведён  конкурс, по результатам которого Международный а э р о п о р т  Казани стали называть в честь поэта Габдуллы Тукая.

ИРИНА ГАРШИНА. БРИКИ И ВОЛОДЯ

Ирина Гаршина. Брики и Володя

Двенадцать квадратных аршин жилья.

Четверо в помещении –

Лиля, Ося, я

и собака 🐕 Щеник.

(В. Маяковский. "Хорошо!")

Н.ГУМИЛЁВ В СЕРИИ "ЖЗЛ"

Книга о Николае Гумилёве в серии ЖЗЛ вышла в 2015 году третьим, дополнен-ным и исправленным изданием. 

Автор её – поэт Владимир Полушин, ла-уреат нескольких литературных пре-мий, в том числе Всероссийской Пуш-кинской премии и премии имени Нико-лая Гумилёва, кандидат филологичес-ких наук. Он давно пишет о Н.Гумилёве, на его счету несколько книг о поэте и главная из них, может быть, Энцикло-педия Гумилёва. 

Данная книга (моё вчерашнее приобре-тение) среди исследователей считается спорной и неоднозначной. Мне встре-чались и отрицательные отзывы. Но, как сказано в аннотации, основанная на богатом документальном, мемуар-ном, эпистолярном материале, она является «первой попыткой свести все имеющиеся на сегодня сведения о поэте в целостное жизнеописание поэта».

"В ОТНОШЕНИИ ЧЕЛОВЕКА К ЗВЕРЬЮ ВИДНА ЕГО ЧЕЛОВЕЧЬЯ СУЩНОСТЬ"

А.Г. Тышлер. Хорошее отношение к лошадям

"В отношении человека к зверью видна его человечья сущность" (В.В. Маяков-ский).

Не вместившееся в предыдущий пост стихотворение, хотя ради него тот пост и писался. И прекрасная иллюстрация Тышлера к стихам Маяковского.

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта, пели будто:

— Гриб.

Грабь.

Гроб.

Груб. –

Ветром опита, льдом обута

улица скользила. 

Лошадь на круп

грохнулась,

и сразу за зевакой зевака,

штаны пришедшие Кузнецким клёшить,

сгрудились, смех зазвенел и зазвякал:

— Лошадь упала!

— Упала лошадь! —

Смеялся Кузнецкий.

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Подошёл и вижу

глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,

течёт по-своему…

Подошёл и вижу —

За каплищей каплища

по морде катится,

прячется в шерсти…

И какая-то общая звериная тоска

плеща вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте —

чего вы думаете, что вы сих плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

Может быть, — старая —

и не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя казалась пошла,

только

лошадь

рванулась,

встала на ноги,

ржанула

и пошла.

Хвостом помахивала.

Рыжий ребёнок.

Пришла весёлая,

стала в стойло.

И всё ей казалось —

она жеребёнок,

и стоило жить,

и работать стоило.

1918

О ХОРОШЕМ ОТНОШЕНИИ К ЛОШАДЯМ. И НЕ ТОЛЬКО

Сказать, что Маяковский любил живот-ных, – значит, мало что сказать. Поэт любил "братьев меньших" не просто на словах, а действенно и активно. Об этом можно прочитать в его стихах. В известном стихотворении, где лошадь упала на тротуар, среди гогочущей тол-пы зевак один только поэт посочувст-вовал лошади и помог ей подняться.

А.Г. Тышлер. Хорошее отношение к лошадям

Точно так же Маяковский не мог прой-ти мимо уличных кошачьих трагедий и брошенных собак и щенят. Он забирал их домой, отмывал, откармливал, в том числе, надо заметить, и в голодное вре-мя, и пристраивал у друзей изнакомых. 

Бульдога Бульку поэт привёз из Пари-жа. И жил   с ним до последнего дня

"Все мы немножко лошади". Поэт пом-нил об этом всегда, видя страдающее живое существо. Самое, может быть, пронзительное признание в любви к животным в мировой литературе – у Маяковского:

Я люблю зверьё.

Увидишь собачонку –

тут у булочной одна –

сплошная плешь, –

из себя

и то готов достать печёнку.

Мне не жалко, дорогая,

ешь!

("Про это")

Вл.Маяковский с псом Щенем

Собаки у Маяковского жили всегда. Ли-ля Брик оставила воспоминания о по-добранном поэтом грязном, лохматом комочке, в котором поначалу невоз-можно было определить, где хвост, а где голова, которого они выходили, во-спитали. Щенок вырос, превратился в умнейшего, добрейшего и преданней-шего пса Щеня.

И вот ещё наблюдения поэта, привезён-ные им из поездки:

 

... Вымыл всё февраль и вымел –

не февраль, а прачка,

и гуляет мостовыми

разная собачка.

Подпрыгивают фоксы –

показывают фокусы.

Кроме лапок, вся, как вакса,

низко пузом стелется,

волочит вразвалку такса

длинненькое тельце.

Бегут, трусят дворняжечки -

мохнатенькие ляжечки.

Лайк лает, взвивши нос,

на прохожих Ванечек;

пёс такой уже не пёс,

это – одуванчик.

Легаши, сетера,

мопсики, этцетера.

Даже если пара луж,

в лужах сотня солнц юлится.

Это ж не собачья глушь,

а собачкина столица.

("Краснодар", 1926)

Поэт замечательно, с юмором, с лю-бовью и со знанием дела умел расска-зывать о животных:

Лошадь сказала, 

взглянув на 🐫 верблюда:

"Какая гигантская лошадь-ублюдок".

Верблюд же вскричал: 

"Да лошадь разве ты?!

Ты просто-напросто –

верблюд недоразвитый".

И знал лишь бог седобородый, 

что это – животные разной породы.

("Стихи о разнице вкусов", 1928)

Маяковский о животных не только в стихах рассказывал. Он много рисовал их. Письма свои во время поездок писал от имени любимой собаки Щеня и соответственно иллюстрировал их, рассказывая, как проводит время вдали от дома.

Рассказы про Щена в рисунках: у Эйфе-левой башни, в Мексике в бинокль вы-сматривает далёкую родину, на Ай-Пет-ри жарит шашлыки, болеет гриппом, в Ростове пьёт нарзан, когда отключают воду...

А во время разговоров и встреч с друзьями, в минуты задумчивости и отдыха он любил рисовать жирафов, которые представали у него в разных жизненных ситуациях. Эти рисунки уцелели и до сих пор хранятся в музее Маяковского.

Что-то роднило Маяковского с жирафом. Может быть, рост? У поэта был 1,89.

Жираф-длинношейка — 

ему никак 

для шеи не выбрать 

воротника.

Жирафке лучше: 

жирафу-мать 

есть жирафёнку 

за что обнимать. 

("Что ни страница...")

Эта светлая сторона личности поэта только подтверждает факт о широкой и доброй душе и чутком сердце Владими-ра Владимировича Маяковского. "В от-

ношении человека к зверью видна его человечья сущность" (В.В. Маяков-ский).

В. МАЯКОВСКИЙ. ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ ЯКОВЛЕВОЙ

Письмо Татьяне Яковлевой

В поцелуе рук ли, губ ли, 

в дрожи тела близких мне 

красный цвет моих республик 

тоже должен пламенеть. 

Я не люблю парижскую любовь: 

любую самочку шелками разукрасьте, 

потягиваясь, задремлю, сказав — 

тубо — собакам озверевшей страсти. 

Ты одна мне ростом вровень, 

стань же рядом с бровью брови, 

дай про этот важный вечер 

рассказать по-человечьи. 

Пять часов, и с этих пор 

стих людей дремучий бор, 

вымер город заселённый, 

слышу лишь свисточный спор 

поездов до Барселоны. 

В чёрном небе молний поступь, 

гром ругнёй в небесной драме,— 

не гроза, а это просто 

ревность двигает горами. 

Глупых слов не верь сырью, 

не пугайся этой тряски, –

я взнуздаю, я смирю 

чувства отпрысков дворянских. 

Страсти корь сойдёт коростой, 

но радость неиссыхаемая, 

буду долго, буду просто 

разговаривать стихами я. 

Ревность, жёны, слёзы… ну их! — 

вспухнут веки, впору Вию. 

Я не сам, а я ревную 

за Советскую Россию. 

Видел на плечах заплаты, 

их чахотка лижет вздохом. 

Что же, мы не виноваты — 

ста мильонам было плохо. 

Мы теперь к таким нежны — 

спортом выпрямишь не многих,— 

вы и нам в Москве нужны 

не хватает длинноногих. 

Не тебе, в снега и в тиф 

шедшей этими ногами, 

здесь на ласки выдать их 

в ужины с нефтяниками. 

Ты не думай, щурясь просто 

из-под выпрямленных дуг. 

Иди сюда, иди на перекрёсток 

моих больших и неуклюжих рук. 

Не хочешь? Оставайся и зимуй, 

и это оскорбление 

на общий счёт нанижем. 

Я всё равно тебя 

когда-нибудь возьму — 

одну или вдвоём с Парижем. 

1928

«МИЛЛИОН АЛЫХ РОЗ»

Очень красивая история из Интернета. Если всё действительно так и было, то это только прибавляет любви к Мая-ковскому.

Весь свой гонорар за парижские высту-пления Владимир Маяковский положил в банк на счёт известной парижской цветочной фирмы с единственным ус-ловием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет са-мых красивых и необычных цветов — гортензий, пармских фиалок, чёрных тюльпанов, чайных роз, орхидей, астр и хризантем.

Парижская фирма с солидным именем чётко выполняла указания своего кли-ента — и с тех пор, независимо от пого-ды и времени года, из года в год в две-ри Татьяны Яковлевой стучались посы-льные с букетами фантастической кра-соты и единственной фразой: «От Мая-ковского».

Его не стало в тридцатом году — это из-вестие ошеломило её, как удар неожи- данной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в её жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлёт ей цветы.

Она уже не понимала, как будет жить дальше — без этой безумной любви,

растворённой в цветах. Но в распоря-жении, оставленном цветочной фирме поэтом, не было ни слова про его смерть. И на следующий день на её по-роге снова возник рассыльный с неиз-менным букетом и неизменными сло-вами: «От Маяковского». Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удаётся воплотить это утверж-дение в реальной жизни. 

Владимиру Маяковскому удалось. Цве-ты приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нём уже забыли. В годы второй мировой войны в Париже, оккупированном немцами, она не умерла от голода и выжила то-лько потому, что продавала на бульва-ре эти роскошные букеты.

Потом союзные войска освободили Па-риж. Она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин.

А букеты продолжали нести. Посыль-ные взрослели на её глазах, на смену прежним приходили новые. И новые уже знали, что становятся частью вели-кой истории любви. И, как пароль, улы-баясь, произносили: «От Маяковского». Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей.

Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности от сво-ей матери и мечтал узнать её продол-жение. В семидесятых годах он попал в Париж.Татьяна Яковлева была в то время жива и охотно приняла своего соотечественника. За чаем они долго беседовали. В её уютном доме цветы были повсюду. Однако ему неудобно было расспрашивать пожилую даму о романе её молодости. В какой-то мо-мент он всё же не выдержал и спросил, правда ли, что цветы от Маяковского спасли её во время войны?

— Разве это не красивая сказка? Воз-можно ли, чтобы столько лет подряд…

– Пейте чай, — ответила Татьяна. — Вы ведь никуда не торопитесь?

И в этот момент в двери позвонили.

Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета золотых японских хризантем, за которым поч-

ти не видно было посыльного. Из-за охапки этого великолепия голос посы- льного произнёс: "От Маяковского».

У рассыльных привычный труд, –

Снег ли, дождик ли над киосками, –

А букеты его идут

Со словами: от Маяковского.

Без такого сияния,

Без такого свечения

Как не полно собрание

Всех его сочинений.

(Стихи Аркадия Рывлина).

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ТУКАЯ

Сибгат Хаким. Комната N40

(отрывок из поэмы)

...Когда я места сам себе не нахожу,

Когда перо в руке отяжелело,

Часами я по городу брожу

И замечаю вдруг, что прихожу

К большому дому, 

где иная жизнь кипела.

Когда-то здесь гостиница была.

Шумел Сенной базар… Торговый угол…

Здесь жил Тукай, Поэзия жила,

А номера именовались «Булгар».

Как на свиданье — 

жду чего-то под окном,

А свет его в ночи как уголь.

Навек священен этот старый дом,

И гроб Сайдашева задел об этот угол…

Жизнь продолжается,

И, словно вечный суд,

С начала века спор жестокий длится:

Тукаем восхищаются, поют.

Его клянут,

Как будто должен возвратиться,

И появления его с тревогой ждут

Фанатики, защитники «традиций»,

Барышники, менялы, торгаши,

Мечтающие обмануть полмира, —

Те самые, из «уголка кяфира»,

Над кем поэт наш посмеялся от души

Цела мечеть, хоть минарета нет,

Она не примет твоего поклона,

Не возвратит, как прежде, твой привет.

А за углом — гараж, автоколонна,

И сквозь столетья

Крики зазывал

Здесь, на углу, я слышу неизменно…

И оживает та эпоха постепенно,

Где все убытки от продажи сена

Народ казённой водкой заливал,

В рассказах душу изливал, бывало…

И времени арба не раз при мне

Своею осью угол задевала

И метки оставляла на стене.

Народ стекался из Уральска и Кырлая,

Родная речь спаяла даль и близь.

Пути народа и пути Тукая

Здесь, на углу, навек переплелись…

(Перевод с татарского Н. Беляева)

ТУКАЙ: ОБРАЩЕНИЕ К НАЦИИ

Ефим Симбирин. Поэт Г. Тукай. 1976

Г.Тукай. К  н а ц и и  (М и л л ә т ә)

Мои думы днём и ночью, 

моя нация, о вас,

Я здоров твоим здоровьем, 

если болен – из-за вас.

Ничего дороже, выше, 

ничего священней нет

Моей нации. Не нужен 

за неё мне целый свет.

Для меня твоё признанье – 

счастья высшего залог,

Быть всегда твоим поэтом – 

всё, о чём мечтать я мог.

Слово «нация» ласкает 

мою душу. Не пойму,

Быть хочу национальным 

я поэтом почему.

Всех желаний мне желанней 

эта жаркая мечта,

Если тронусь я рассудком,

то причина будет та.

Сделай, Господи, правдивым 

для поэзии меня,

Только к этому с рожденья 

порываюсь страстно я.

Небо! Жизнь возьми, но славе

допусти не умереть,

Быть покинутым, забытым 

для меня страшней, чем смерть.

Пусть умру, но моё имя  

пусть меня переживёт,

Только пусть моё старанье, 

даром труд не пропадёт.

Всё, к чему стремлюсь, желаю – 

всё для цели лишь одной,

Чтобы принят был и признан 

моей нацией родной.

Я теперь в любви признался 

к тебе, нация моя,

Не оставь своею дружбой, 

я прошу, и ты меня.

1906

(Перевод с татарского

В. Думаевой-Валиевой)

ПОЭТ РАВИЛЬ БУХАРАЕВ О ГАБДУЛЛЕ ТУКАЕ

Равиль Бухараев (1951-2012) – поэт, прозаик, драматург, журналист, пере-водчик. Лауреат Государственной пре-мии РТ имени Габдуллы Тукая (2006):

«... С чего мы начинаем – со сказок Тукая, со стихотворения «Родной язык», с отношения к родному языку. Родной язык – это для нас в основном Тукай, это главный пример того, как высоко может взлетать родной язык, к самому космосу. Получилось так, что я писал и свои произведения о Тукае – это две больших поэмы. Мы вообще мало по-нимаем Тукая до сих пор, мы совсем не представляем масштабы его дарова-ния.

Мы всё время стараемся понять его в рамках нашего собственного восприя-тия действительности. Его гениаль-ность не в том, что он соответствует нашим чаяниям и порывам, это само собой, а дело в том, что наше счастье заключается в том, что он у нас есть, и он навсегда остаётся нашим нравст-венным символом. Тукай – это тот сим-вол, который не замолчать нельзя, не запретить нельзя, не отменить нельзя, не закрыть нельзя, нельзя выключить как телевизор. Он есть, и он всегда смотрит на нас со своих немногих фо-тографий вот этим взглядом, как будто спрашивает о чем-то. 

Он был мучеником идеи, мучеником культуры, мучеником любви к народу, к своей родине. Честно говоря, а было за что быть мучеником или нет? Может быть, надо было сберегать себя так же, как люди сберегают себя сегодня или растрачивать на вещи преходящие. К счастью, он всегда будет именно этим, он будет воплощением нравственного идеала народа, правоты, несмотря ни на что, и желания духовной, материаль-ной, культурной справедливости не только для татарского народа, а для всех народов мира. Поэтому он велик, поэтому он везде отзывается на чувст-ва людей, которые взывают к справед-ливости, понимают идеал справедли-вости...».

(https://www.tatar-inform.ru/news/ravil-buharaev)

Равиль Бухараев. Вокруг Тукая (комментарии к любви)

[отрывок]

... Когда-то здесь

за скромным дастарханом,

который не чета иным пирам,

Сидел Тукай с Фатихом Амирханом.

Тукай всю жизнь живёт по номерам,

меняя только вывески... Наверно, 

давно свой дом приобрести пора!

Всегда живёт он скудно или скверно,

великий странник в поисках добра...

Да, непонятно. Нет ли чьей интриги?

Дивятся все, кому ни расскажи!

Он регулярно выпускает книги,

расходятся мгновенно тиражи;

он мог бы жить и не делясь с друзьями,

ведь на коротком творческом веку

успел Тукай стихами и статьями

прославиться от Волги до Баку!

Но нет, он слишком щедрая натура.

Себе он много причинил вреда,

и честная, друзья, литература

поэта не прокормит никогда!..

Равиль Бухараев. Н о ч ь  Т у к а я

Абдул Тукаев умер в номерах...

Какой Тукаев?

Литератор местный,

нескромным поведением известный.

В горячке, пишут...

Значит, умер...

– Ах!

...Я умираю в каменном гробу,

навеки расстаюсь с самим собою.

Я домарал последнюю главу

поэмы, именуемой судьбою.

Под коридорный топот, визг и брань,

я расскажу, от смеха умирая,

как забияку-парня из Кырлая 

защекотала до смерти Казань!

...Люблю Казань: мечети и бараки,

люблю я на Булаке тополя,

Люблю поля в закатном полумраке

под розовыми стенами кремля.

Я много мог. Затравленная муза,

ты не дала мне доказать верней,

что музыка татарского аруза

не менее серьёзна, чем хорей!

Мне слишком много сделать надлежало,

а я шептал, срывался я на крик!

Я много мог. Я сделал слишком мало.

Прости меня, татарский мой язык...

Язык родной,

единственный мой, белый...

Темно и сыро на моей земле,

где голубой огонь в очах, о бледный,

запуганный купцами шурале? Прощенье

Богу, другу и врагу,

свечу сюда!

Я больше не могу.

МАЯКОВСКИЙ В КАЗАНИ -3

Казань. Улица Баумана

92 года (в 2020 году) прошло со време-ни последнего визита в Казань Влади-мира Маяковского, но казанцы не за-бывают, бережно и с любовью хранят память о нём. 

Одна из улиц в центре гостеприимного города названа в честь поэта. 

На здании, где в 20-е годы прошлого века размещалась редакция газеты "Красная Татария", в которой Маяков-ский общался с местными корреспон-дентами, висит мемориальная доска в честь поэта, единственная в городе.

В Национальном музее рассказывают об экспонатах, связанных с пребывани-ем поэта в Казани.

В Национальной библиотеке республи-ки сохраняются прижизненные изда-ния Маяковского, в том числе первая, ещё дореволюционная книжка поэта – сборник избранных произведений «Просто как мычание» (1916), пьеса «Мистерия-буфф" (1919), второе изда-ние пьесы «Клоп».

На улице Маяковского долго действо-вал клуб...

На улице Маяковского долгое время действовал клуб под названием «Мая-ковский. Жёлтая кофта». Очень скоро он стал сенсацией в концертно-клубной жизни Казани. 

Оформление в клубе выполнено в стиле конструктивизма и футуризма.

На руку клубу играло его оформление, выполненное в стиле конструктивизма и футуризма, вплоть до того, что повсю-ду (в т.ч. и в туалетах) в клубе звучала запись голоса Маяковского, читающего свои стихи. 

Клуб просуществовал десять лет и в конце 2017 года был закрыт. Однако работа в нём не остановилась. 

Творческое пространство "Маяковский"

Практически сразу здесь открылось творческое пространство «Маяков-ский», которое по мере сил продолжает традиции клуба в качестве живой пло-щадки, добавив к этому такие функции, как антикафе, коворкинг и лекторий.

И конечно, по сей день живут в сердцах казанцев строки стихотворения – самое дорогое, что может подарить на века поэт полюбившемуся гему городу:

Владимир Маяковский. Казань

Стара, коса стоит Казань. 

Шумит бурун: «Шурум… бурум…» 

По-родному тараторя, 

снегом лужи намарав, 

у подворья в коридоре 

люди смотрят номера. 

Кашляя в рукава, 

входит робковат, 

глаза таращит. 

Приветствую товарища. 

Я в языках 

не очень натаскан — 

что норвежским, 

что шведским мажь. 

Входит татарин: 

«Я на татарском 

вам прочитаю 

«Левый марш». 

Входит второй. 

Косой в скуле. 

И говорит, 

в карманах порыскав: 

«Я — мариец. 

Твой «Левый» 

дай тебе прочту по-марийски». 

Эти вышли. 

Шедших этих 

в низкой двери 

встретил третий. 

«Марш ваш — 

наш марш. 

Я — чуваш, 

послушай, уважь. 

Марш вашинский 

так по-чувашски…» 

Как будто годы 

взял за чуб я — 

Станьте и не пылите-ка! — 

рукою своею собственной 

щупаю бестелое слово 

«политика». 

Народы, жившие, въямясь в нужду, 

притёршись Уралу ко льду, 

ворвались в дверь, 

идя на штурм, на камень, 

на крепость культур. 

Крива, коса 

стоит Казань. 

Шумит бурун: 

«Шурум… бурум…» 

1928