РОД БОРАТЫНСКИХ-КАЗЕМБЕКОВ

Александр Касимович Казембек

Биографию учёного-востоковеда, члена-корреспондента Российской академии наук Александра Казембека (Казем-Бека), очень необычную и интересную, я прочитала пять лет назад, когда участвовала в хасавюртов-ском проекте "Дербент: 2000 лет на перекрёстке культур". Искала общие события, людей и вообще какие-то точки соприкосновения с нашей татар-ской историей и – вышла в том числе и на Казембека. Имя его было на слуху, но тогда я не знала, что он выходец из Дербента, происходил из семьи учёного муллы, знатного бека и все перепетии того, как он, благодаря Карлу Фёдоро-вичу Фуксу, остался в Казани...

Но при чём здесь поэт Боратынский? 

Они были почти ровесники, Казембек был только на год моложе Боратынско-го. Казембек преподавал в Казанском Императорском университете с 1826 по 1849 год (до перевода востоковедчес-кой школы из Казани в Петербургский университет). А это тот период, когда Е.Боратынский наведывался в Казань. Мы знаем, что в 1831 году он переехал сюда с семьёй из Москвы и жил здесь почти год. Потом приезжал снова осенью 1833 года и встретился здесь с Пушкиным. Мне попадалась информа-ция о том, что Пушкин, собиравший материал о Пугачёве, во время своего приезда в Казань имел встречи и дол-гие беседы с Казембеком. Но о том, был ли Казембек знаком с Боратын-ским, мне не известно. Хотя теорети-чески, мне кажется, у них было больше поводов и возможностей для встреч, чем у Пушкина, приезжавшего в Казань лишь однажды и только на двое суток.

Ольга Александровна Казембек

Александр Касимович Казембек был женат на дочери казанского дворянина А.П.Костливцева Прасковье. Единст-венная дочь от этого брака (были ещё сыновья) – Ольга Александровна Казембек в 1864 году вышла замуж за Николая Евгеньевича Баратынского, младшего сына поэта. 

Н.Е.Боратынский

Их дети много сделали для народного образования в Казани и Казанской губернии. Родовая черта всех Боратын-ских – воспринимать чужую боль как свою собственную. Все Боратынские много занимались благотворитель- ностью.

Александр Казембек, переехав в Петер-бург, не порывал связей с Казанью, часто приезжал сюда к родным. 

В Казани и Казанской губернии в XIX и XX веках жило несколько поколений потомков Боратынских–Казембеков. Из этого рода вышло много известных в России и во всём мире людей.

Уголок А.К.Казембека в Казанской музее Е.А.Боратынского

В составе коллекции казанского музея Боратынского имеются мемориальные вещи Александра Касимовича Казем-бека.

В Дербенте в мемориальном музее писателя-декабриста А.А. Бестужева- Марлинского оформлена экспозиция, посвящённая А.К. Казембеку.

Со смотрителем Дербентского музея А.А.Бестужева-Марлинского. 2015

ПИРОСКАФ

Пёстрый марсельский порт, лазурь Средиземного моря. Отсюда семья Боратынских отправлялась в Неаполь на пироскафе. 🚢 Пироскаф – новое морское чудо, бегущее по 🌊 волнам не столько с помощью парусов, сколько силой огня и пара. Слова "пароход" ещё не придумали.

Море не обмануло. Оно такое же, как в отроческих мечтаниях. Когда-то его отец и дядьки-моряки, ставшие адми-ралами, служили во флоте. И сам Евге-ний был как будто предназначен для морской службы. За все три дня плава-ния (качки) морская болезнь обошла его, как и младшего сына Колю, сторо-ной. По всему, море – его родная сти-хия. Это видно и по стихам, написан-ным во время плавания, – ясным, му-жественным, сильным.

ПИРОСКАФ

Дикою, грозною ласкою полны,

Бьют в наш корабль 

средиземные волны.

Вот над кормою стал капитан.

Визгнул свисток его. Братствуя с паром,

Ветру наш парус раздался недаром:

Пенясь, глубоко вздохнул океан!

Мчимся. Колёса могучей машины

Роют волнистое лоно пучины.

Парус надулся. Берег исчез.

Наедине мы с морскими волнами;

Только что чайка вьётся за нами

Белая, рея меж вод и небес.

Только вдали, океана жилица,

Чайке подобна, вод его птица,

Парус развив, как большое крыло,

С бурной стихией в томительном споре,

Лодка рыбачья качается в море, –

С брегом набрежное скрылось, ушло!

Много земель я оставил за мною;

Вынес я много смятенной душою

Радостей ложных, истинных зол;

Много мятежных решил я вопросов,

Прежде чем руки 

марсельских матросов

Подняли якорь, надежды символ!

С детства влекла меня сердца тревога

В область свободную влажного бога;

Жадные длани я к ней простирал.

Тёмную страсть мою днесь награждая,

Кротко щадит меня немочь морская,

Пеною здравия брызжет мне вал!

Нужды нет, близко ль, 

далёко ль до брега!

В сердце к нему приготовлена нега.

Вижу Фетиду; мне жребий благой

Емлет она из лазоревой урны;

Завтра увижу я башни Ливурны,

Завтра увижу Элизий земной!

(Апрель, 1844. Средиземное море)

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕВРОПЕЙСКИМ МОРЯМ

Сегодня, в день рождения Д.В.Григоро-вича, в стране отмечается его 200-лет--ний юбилей.

Был в биографии писателя очень инте- ресный факт: целый год он плавал на военном корабле, огибая европейский континент. Посетил немало стран и свои впечатления от этого путешествия оформил в книге «Корабль "Ретвизан". Год в Европе и на европейских морях». Эта книга, возможно, не столь известна и популярна, как «Фрегат "Паллада"» И.Гончарова, но стои́т в одном с ней ряду и продолжает традицию морских путешествий, рассказанных русскими писателями-классиками.

В 1858 году Григорович получил пред- ложение от канцелярии Морского ми-нистерства поучаствовать на военном корабле в кругосветном плавании. По примеру И.А. Гончарова, автора «Фрега-та "Паллады"», Григорович должен был сделать описание путешествия для «Морского сборника».

«Возможность объехать свет, увидеть незнакомые страны, куда давно влекло воображение, испытать ряд новых впечатлений – всё это было слишком соблазнительно, чтобы не воспользо-ваться таким случаем», – писал Григо-рович в мемуарах.

В августе 1859 года корабль «Ретвизан» отплыл от Кронштадта, чтобы совер-шить путешествие по маршруту, прохо-дящему через Испанию, Италию, Гре-цию и так далее. По следам своего пу-тешествия Григорович опубликовал серию очерков «Корабль "Ретвизан"». 

По мнению специалистов наиболее интересными и содержательными стра-ницами путевых очерков Григоро-вича являются страницы, посвящённые искусству европей- ских стран. Говорят, что они могут соперничать с искусство-ведческими исследованиями. Менее удачны исторические экскурсы и раз-мышления об экономике.

Приведу отрывок, в котором писатель рассказывает о посещении Дании. Что путешественник здесь увидел интерес-ного для себя?..

«Выехав за город, мы предоставили кучеру возить нас три часа куда ему угодно.

Вечер был чудесный. Запах скошенного се- на, носившийся в чистом, свежем воздухе, необыкновенная тишина и кроткий, мирный вид окрестности... получало тройную прелесть: точно вдруг в рай попали!.. Часто между по-лями, весело освещёнными захо- дящим солнцем, темнеют, как остров-ки, группы дерев; между стволами белеет домик; красноватая черепичная кровля просовывается кое-где между ветвями...

Проезжая мимо такого домика, я спро-сил у моих спутников: можно ли войти. Так как это оказалось очень возмож-ным, я велел кучеру остановиться.

Нас радушно встретила какая-то очень чисто одетая женщина. В хижине всего три комнатки; но они выштукатурены и выбелены, как словно вчера. По стенам висят в рамках картинки, большею частью библейского содержания; сто-лы, стулья, полки, шкапы, тарелки, мис-ки, горшки, выставленные на полках, – всё это сияет чистотою, пол усыпан песком, но что более всего меня пора-зило, так это постели хозяев: тюфяк, покрытый чистыми простынями и оде-ялом; на подушках наволочки, и они так же чисты, как и все остальные.

Хозяева между тем вовсе не фермеры; они не более как простые хлебопашцы, нанимающие несколько десятин у со-седнего помещика.

Счастливая Дания!»

(Григоровичу Д.В. «Корабль "Ретви-зан" ». Из II главы: «Датский ландшафт»).

Вот эта разница в условиях жизни датского и русского хлебопашцев более всего и поразила писателя, выросшего в русской деревне и наблюдавшего жизнь крепостных крестьян, никогда не знавших чистого постельного белья.

«...ПОВЕСТЬ ТРОГАТЕЛЬНАЯ ... В ГОЛОВУ ТЕСНЯТСЯ ... МЫСЛИ ГРУСТНЫЕ И ВАЖНЫЕ»

Главной проблемой русской литерату-ры всегда была проблема народного счастья. Одним из первых в своём творчестве поставил её Д.В.Григоро-вич, причём, будучи ещё в совсем моло- дом возрасте. Первые его повести  взбудоражили общество доселе неви-данным натурализмом и обличитель-ностью по отношению к крепостниче-ской системе. Имя его громко зазвуча-ло в литературных кругах, 

К 25-ти годам Григорович создаёт две книги «Деревня» и «Антон-горемыка», ставшие, наверно, самым крупным его достижением. После их выхода о нём заговорила вся читающая Россия. Это были первые произведения из просто- народного быта.

В «Деревне» раскрывалась драмати-ческая судьба деревенской сироты, крепостной девушки Акулины. «Антон-горемыка» в продолжение этой темы  изображает несколько эпизодов из жизни героя – крепостного крестья-нина. 

Сразу после выхода этих повестей от-кликнулись многие крупные писатели и критики.  И спустя некоторое время о них не переставали говорить. Отзывы эти не всегда были благосклонны к автору. Тем не менее, М.Е. Салтыков-Щедрин называл эти две повести Гри-горовича «первым благотворным ве-сенним дождём, первыми хорошими человеческими слезами», и отмечал, что «с лёгкой руки Григоровича мысль о том, что существует мужик-человек, прочно залегла и в русской литературе, и в русском обществе».

А впечатление, произведённое этими повестями на юного Льва Толстого, бы-ло столь сильным, что спустя десятиле-тия он, уже маститый писатель, рассказывал о нём Дмитрию Василье-вичу:

«Помню умиление и восторг, произве-дённые на меня, тогда 16-тилетнего мальчика, не смевшего верить себе, – Антоном-Горемыкой, бывшим для меня радостным открытием того, что русско-го мужика – нашего кормильца и – хочется сказать: нашего учителя, – можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом.

Вот за это-то благотворное на меня влияние ваших сочинений вы особенно дороги мне, и через 40 лет от всего сердца благодарю вас за него».

В.Г.Белинский в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» уделил целый раздел повести Григоровича:

«Господин Григорович посвятил свой талант исключительно изображению жизни низших классов народа... Он постоянно держится на почве хорошо известной и изученной им действитель-ности... "Антон- горемыка" – больше, чем повесть: это роман, в котором всё верно основной идее, всё относится к ней, завязка и развязка свободно выхо-дят из самой сущности дела. Несмотря на то, что внешняя сторона рассказа вся вертится на пропаже мужицкой лошадёнки; несмотря на то, что Антон – мужик простой, вовсе не из бойких и хитрых, он лицо трагическое в полном значении этого слова. Эта повесть трогательная, по прочтении которой в голову невольно теснятся мысли груст-ные и важные...».

Книги Григоровича не имели мирового значения, но смену настроений в кре-постной России они произвели. Через своих героев Григорович показал ту правду жизни простого народа, на которую многие и многие власть имущие не поднимали глаз. На основе одного эпизода из жизни простого мужика, крестьянина, бедняка из бедняков, и трагической судьбы про- стой девушки-сироты писатель развер-нул широкую картину беспросветной жизни крепостного крестьянства в целом.

«... В МЫСЛЬ БЕССМЕРТНУЮ ... ПОВЕРИТЬ...»

Могила Евгения Абрамовича Боратынского на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры

Александр Кушнер

"Я посетил тебя, пленительная сень…»

                                       Е. Боратынский

Я посетил приют 

холодный твой вблизи

Могил товарищей твоих 

по русской музе,

Вне дат каких-либо, 

так просто, не в связи

Ни с чем, – задумчивый, 

ты не питал иллюзий

И не одобрил бы меня,

Сказать спешащего, 

что камень твой надгробный

Мне мнится мыслящим 

в холодном блеске дня,

Многоступенчатый, 

как ямб твой разностопный.

Да, грузный, сумрачный, 

пирамидальный, да!

Из блоков финского гранита.

И что начертано на нём, не без труда

Прочел, – стихи твои, 

в них борется обида

И принуждение, они не для резца,

И здешней мерою 

их горечь не измерить:

«В смиренье сердца надо верить

И терпеливо ждать конца».

Пусть простодушие 

их первый смысл возьмёт

Себе на память, мне-то внятен

Душемутительный и двухголосый тот

Спор, двуединый, 

он, так скажем, деликатен,

И сам я столько раз ловил себя, томясь,

На раздвоении и верил, что Незримый

Представит доводы 

нам, грешным, устыдясь

Освенцима и Хиросимы.

 

Лети, листок

Понурый, тлением покрытый, пятипалый.

На скорбный памятник, 

сперва задев висок

Мой, – мысль тяжёлая – 

и бедный жест усталый,

Жгут листья, 

вьющийся обходит белый дым

Тупые холмики, 

как бы за грядкой грядку.

И разве мы не говорим

С умершим, 

разве он не поправляет прядку?

И, примирение к себе примерив, я

Твержу, что твёрдости 

достанет мне и силы

Не в незакатные края,

А в мысль бессмертную 

вблизи твоей могилы

Поверить, – вот она, живёт, растворена

В ручье кладбищенском 

и дышит в каждой строчке,

И в толще дерева, и в сердце валуна,

И там, меж звёздами, вне всякой оболочки.

ФИЗИОЛОГИЯ ПЕТЕРБУРГА

Этот пост о самом начале литератур-ного пути Д.В.Григоровича, писателя, который ещё будучи подростком испы-тывал очень большие трудности с рус-ским языком, так как вырос в семье, где говорили исключительно на фран-цузском. А уже в 22 года опубликовал свой первый рассказ. Только упорство, усердие, беспрестанная работа позво-лили ему не просто овладеть языком, но оставить заметный след в истории золотого века русской классической литературы.

Живя в Петербурге и находясь на слу-жбе в Дирекции императорских теат-ров, Григорович переводил француз-ские пьесы, печатал свои переводы в театральных журналах, писал очерки для «Литературной газеты», театраль-ные фельетоны для «Северной пчелы». В это время он создаёт своё первое самостоятельное художественное произведение – рассказ «Театральная карета» (1844), в котором все увидели прямое влияние Гоголя и воздействие на молодого автора «натуральной шко-лы», проявившееся во внимании писа-теля к судьбе «маленького человека» – униженного театрального суфлёра. 

Некрасов привлёк Григоровича к учас-тию в сборнике «Физиология Петербур-га», который стал своего рода творчес-ким манифестом "натуральной школы". 

Нечто подобное было издано и в наше время. Петербургское издательство «Азбука» в 2007 году выпустило книгу «Заметки петербургского зеваки», в которую вошли очерки городского быта 30-40-х годов XIX века. Среди авторов этих небольших произведений – Н.В.Го-голь, В.И.Даль, Д.В.Григорович, Ф.В.Бул-гарин, другие. Они повествуют не о па-радной стороне жизни северной столи-цы XIX века, а об обычных людях и пре-длагают читателям во всех подробнос-тях изучить различные социальные и профессиональные слои столичной жизни: дворники, денщики, разносчики, водовозы, приказчики, даже гробовые мастера...

Григоровичу достались петербургские шарманщики. В своём очерке он скру-пулёзно рассматривает этот социаль-ный тип и описывает самые мелкие подробности их быта и образа жизни. Точность и достоверность в описании были добросовестно соблюдены авто-ром. Кроме того, читатель видит и сочувствие писателя к своим героям.

«... Какая бы на улице ни стояла погода, знойный жар, дождь, трескучий мороз, вы его увидите в том же костюме, с тою же шарманкою на спине -- и всё для того, чтоб получить медный грош, а иногда и "надлежащее распеканье" от дворника, присланного каким-нибудь регистратором, вернувшимся из депар-тамента и после сытного обеда распо-ложившимся лихо всхрапнуть. 

Часто шарманка кормит целое семей-ство, и тогда можете себе представить, сколько ужасных чувств волнуют горе-мыку при каждом тщетном покушении растрогать большею частию несостра-дательную к нему публику. Из всех ре-мёсл, из всех возможных способов, употребляемых народом для добыва-ния хлеба, самое жалкое, самое неопре-делённое есть ремесло шарманщика...

Шарманщик ... редко бывает уверен, доставит ли ему скудный его промысел кусок хлеба, соберёт ли он столько денег, чтобы в конце месяца заплатить за квартиру – большею частию угол, нанимаемый им у той же торговки картофелем, которая за неисправный платёж будет вправе прогнать его со двора. Вникнув хорошенько в нравст-венную сторону этого человека, нахо-дишь, что под грубою его оболочкою скрывается очень часто доброе начало – совесть. Он мог бы, как другие бедня-ки, просить подаяние; что останавлива-ет его? К чему таскает он целый день на спине шарманку, лишает себя свобо-ды, убивает целые месяцы на дресси-ровку собачонок или изощряет своё терпение,чтобы выучить обезьяну де-лать разные штуки? Что же вынуждает его на такие подвиги, если не чувство, говорящее ему, что добывать хлеб подаянием или плутовством бесчест-но? Я не хочу здесь представлять шарманщика идеалом добродетели... 

Нет, я хочу только сказать, что в шар-манщике, в его частной и в обществен-ной, уличной жизни многое достойно внимания. И если вы со мною соглас-ны, то мне нечего и просить вас читать далее: вы это сделаете сами... Я наме-рен заняться своим героем со всем подобающим усердием...».

("Петербургские шарманщики")

НЕАПОЛЬ

Джачинто Джиганте. Вид на побережье в Позиллипо. Ок. 1844 г.

Неаполитанский залив изображён при- мерно в то время, когда Боратынский со своей семьёй здесь остановился.

Неаполь – место, где в кругу семьи про- шли самые, может быть, счастливые дни в жизни Боратынского. Неаполь – город,в котором умер выдающийся поэт. 

Но задолго до этого, в раннем детстве Боратынский уже знал и грезил прекра- сной страной Италией и свободно гово- рил на её языке.

В 1805 году в имение Мара приехал вы-писанный для занятий с 5-летним Бу- бой (Буба, Бубуша, Бубинька – так назы- вали в детстве будущего поэта) италья-нец- гувернёр Джьячинто Боргезе. Мальчик очень привязался к дядьке. Этот неудачливый торговец картинами преуспел, однако, в воспитании ребён-ка, вовсе не являясь учёным педаго-гом. Он развил в нём любовь к чтению, пристрастил к природе, разжёг вообра- жение рассказами о своей южной от-чизне, да так, что Боратынский полю-бил всё это навсегда, и в своих стихах напрямую обращался к своему гувернё-ру со словами благодарности...

В 1843-44 годах Боратынский с женой и тремя старшими детьми предпринял вояж по европейским странам, проехал с остановками всю Германию, зиму 43-44 годов провёл в Париже, тесно обща-ясь с французскими писателями и рус-скими эмигрантами, а весной по Среди-земному морю приплыл в Неаполь.

"Вот Неаполь! Я встаю рано. Спешу от-крыть окно и упиваюсь живительным воздухом. Мы поселились в Villa Reale, над заливом, между двух садов... Каж-дый день два раза, утром и поздно вечером, мы ходим на чудный залив, глядим и не наглядимся..." 

"Мне эта жизнь отменно по сердцу: гу-ляем, купаемся, потеем и ни о чём не думаем, по крайней мере не останавли-ваемся долго на одной мысли. Это не в здешнем климате".

(Письма Путятам).

И там же Боратынский пишет одно из самых последних своих стихотворений – монолог памяти своего воспитателя, где вспоминает "благодать нерусского надзора" своего дядьки, обернувшийся за долгих 20 лет сердечной привязан- ностью.

Евгений Боратынский. 

Дядьке-итальянцу (отрывок)

Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой,

Янтарный виноград, лимон её златой

Тревожно бросивший, 

корыстью уязвленный,

И в край, суровый край, 

снегами покровенный,

Приставший с выбором 

загадочных картин,

Где что-то различал и видел ты один!

Прости наш здравый смысл, 

прости, мы та из наций,

Где брату вашему 

всех меньше спекуляций.

Никто их не купил. 

Вздохнув, оставил ты

В глушь севера тебя 

привлекшие мечты;

Зато воскрес в тебе сей ум, 

на всё пригодный,

Твой итальянский ум, 

и с нашим очень сходный!

Ты счастлив был, 

когда тебе кое-что дал

Почтенный, для тебя богатый генерал,

Чтоб, в силу строгого с тобою договора,

Имел я благодать нерусского надзора.

Благодаря богов, с тобой за этим вслед

Друг другу не были мы чужды 

двадцать лет...

<...> А я, я, с памятью 

ТО ОНживых твоих речей,

Увидел роскоши Италии твоей!

Во славе солнечной Неаполь 

твой нагорный,

В парах пурпуровых и в зелени узорной,

Неувядаемой,— амфитеатр дворцов

Над яркой пеленой лазоревых валов;

И Цицеронов дом, и злачную пещеру,

Священную поднесь Камены суеверу,

Где спит великий прах 

властителя стихов,

Того, кто в сей земле 

волканов и цветов,

И ужасов, и нег взлелеял эпопею,

Где в мраки Тенара 

открыл он путь Энею,

Явил его очам чудесный сад утех,

Обитель сладкую теней блаженных тех,

Что, крепки в опытах 

земного треволненья,

Сподобились вкусить 

эфирных струй забвенья.

Неаполь! До него среди садов твоих

Сердца мятежные отыскивали их.

Сквозь занавес веков 

ещё здесь помнят виллы

Приюты отдыхов и Мария и Силлы.

И кто, бесчувственный, 

среди твоих красот

Не жаждал в их раю 

обресть навес иль грот,

Где б скрылся, не на час, 

как эти полубоги,

Здесь Лету пившие, 

чтоб крепнуть для тревоги,

Но чтоб незримо слить 

в безмыслии златом

Сон неги сладостной 

с последним, вечным сном...

<1844>

БОРАТЫНСКИЙ – ВЯЗЕМСКОМУ

"Сумерки" открываются стихотворени-ем, посвящённым Петру Андреевичу Вяземскому. Посылая ему экземпляр книги, Боратынский сопроводил его запиской:

"Это небольшое собрание стихотворе-ний предано тиснению почти, если не единственно, для того, чтобы восполь-зоваться позволением вашим напеча-тать посвящение. Примите и то и дру-гое с обычным вашим благоволением 

к автору...".

Боратынский ничуть не обольщался насчёт читательской публики. Он хорошо понимал, как далеко ушёл от неё, и представлял, как чужероден от-выкшему от него читателю, который гонится за модой и новизной. Посвяще-ние князю Вяземскому – это не просто запев книги. В старом друге Боратын-ский видел, может быть, одного-един-ственного, своего читателя и обращал-ся только к нему...

Е.А. Баратынский. Князю П.А.Вяземскому

Как жизни общие призывы,

Как увлеченья суеты,

Понятны вам страстей порывы

И обаяния мечты;

Понятны вам все дуновенья,

Которым в море бытия

Послушна наша ладия:

Вам приношу я песнопенья,

Где отразилась жизнь моя:

Исполнена тоски глубокой,

Противоречий, слепоты,

И между тем любви высокой,

Любви, добра и красоты.

Счастливый сын уединенья,

Где сердца ветреные сны

И мысли праздные стремленья

Разумно мной усыплены;

Где, другу мира и свободы,

Ни до фортуны, ни до моды,

Ни до молвы мне нужды нет;

Где я простил безумству, злобе

И позабыл, как бы во гробе,

Но добровольно, шумный свет:

Ещё, порою, покидаю

Я Лету, созданную мной,

И степи мира облетаю

С тоскою жаркой и живой:

Ищу я вас, гляжу, что с вами?

Куда вы брошены судьбами,

Вы, озарявшие меня

И дружбы кроткими лучами,

И светом высшего огня?

Что вам дарует провиденье?

Чем испытует небо вас?

И возношу молящий глас:

Да длится ваше упоенье,

Да скоро минет скорбный час!

Звезда разрозненной плеяды!

Так из глуши моей стремлю

Я к вам заботливые взгляды,

Вам высшей благости молю;

От вас отвлечь судьбы суровой

Удары грозные хочу,

Хотя вам прозою почтовой

Лениво дань мою плачу.

1834

МОЛИТВА

Три предложения, шесть строчек. Мало слов и ещё меньше просьб. До этого стихотворения Боратынский никогда не писал молитв. И тот факт, что эта ску-пая молитва – единственная, говорит о её чрезвычайной важности. А сегодня она особенно необходима.

Евгений Боратынский. Молитва

Царь небес! успокой

Дух болезненный мой!

Заблуждений земли

Мне забвенье пошли 

И на строгий Твой рай

Силы сердцу подай!

<1842-1843>

БОРАТЫНСКИЙ. СУМЕРКИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Выход последней книги Боратынского прошёл почти незамеченным. Отклики современников были редкими и в боль-шинстве своём неглубокими. 

Через полгода после выхода книги в "Отечественных записках" была опубли-кована разгромная рецензия на "Сумер-ки" Белинского. В частности, разбирая стихотворение "Последний поэт", кри-тик договорился до того, будто Бора-тынский своей книгой нанёс (ни много - ни мало) удар по науке и просвещению. Заключение Белинского сопровожда-лось намеренным оскорблением поэта тоном, манерой, уничижительными со-поставлениями.

В конечном итоге новая книга привела к новому удару судьбы, от которого и так страдавший от равнодушия и непо-нимания Баратынский оправиться уже не смог.

Между тем, хорошо известна оценка со-временных литераторов той рецензии "неистового" критика:

"Прогрессистские воззрения [Белин-ского] на литературу намутили много воды и отвратили от истинной поэзии несколько поколений читателей» (Максим Амелин).

А Александр Кушнер считает, что Бе-линский был повинен в ранней смерти Боратынского, походя «убив» его сло-вом не только в переносном смысле.

И только потомки разглядели то, что современникам не открылось в Бора-тынском. 

«В "Сумерках" лирика Боратынского, оставаясь столь же искренней и чест-ной, как прежде, преобразилась в но-вое качество – "сверхплотное" по энер-гии слова и образов, по отчётливости самосознания, по глубине мысли – и до предела постигла как свой век в перс-пективе времён, так и жизнь человече-ства в целом». 

(Валерий Михайлов).

"Перед нами человек, погружённый во тьму сумерек и подводящий итоги про-текшего дня, человек, проживший свою жизнь и спрашивающий самого себя о том, принесла ли она плоды и имеет ли хоть какую-нибудь ценность. Его ответ может показаться отрицательным: "Сумерки" – книга о больших сомнени-ях. Но пессимизм Боратынского, в силу своей искренности и правдивости, – очищающий пессимизм. Он скорее укрепляет, чем разрушает". 

(Гейр Хетсо).

А. Блок говорил, что "Боратынский опе-редил свой век". В связи с этим вспо-минается статья о Боратынском, кото-рую Пушкин начал набрасывать той же Болдинской осенью 1830 года, когда писал статью "Опровержения на крити-ки". Здесь, как и в "Опровержениях", речь идёт о современной ему русской критике и судьбе художника, стремите-льное развитие которого опережает эс-тетический уровень своего времени. Кажется, был бы жив Пушкин, он бы смог по достоинству оценить послед-нюю книгу своего друга – выдающийся литературный памятник сложнейшего периода русской общественной и куль-турной жизни.

ПИСЕМСКИЙ. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ. АСТРАХАНЬ

И.Е.Репин. Портрет писателя А.Ф.Писемского. 1880

В 1856 году, когда Морское министер- ство организовало для писателей ряд этнографических командировок на ок-раины России, А.Ф.Писемский выбрал Астрахань и Каспийское побережье. Результатом путешествия был ряд ста-тей в журналах «Морской сборник» и «Библиотека для чтения».

Всегда было интересно читать впечат-ления писателей от поездок и путеше-ствий, а если ты ещё и волжанин, не раз плававший по реке и знающий волжские города, тем более любопыт-но... Рассказчик Писемский отменный, волжский дух передаёт. Полтора века после написания этих заметок прошло, но всё узнаваемо. Весна, река ещё подо льдом, но переправы уже нет, зимняя рыбалка... Всё, как теперь.

А.Ф.Писемский. Путевые заметки. Астрахань

«Я еду по краю Волги; солнце обливает ярким светом окрестность и, отража-ясь от бело-глянцевитого льда, беспо-коит глаза; посередине реки виден це-лый ряд треугольной пирамидой поста-вленных жердей, около них ходят, наги-баются по две, по три черноватые фигу-ры мужиков.

– Это что такое? -- спросил я извозчи-ка.

– Снасти, рыбу ловят, -- отвечал он...

Город между тем становится всё вид-ней и видней. Издали он напоминает собой всевозможные приволжские города, виды которых почти можно описывать заочно: широкая полоса реки, на ней барки с их мачтами, кида-ющийся в глаза на первом плане собор, с каменными казёнными и купечески-ми домами, а там сбивчиво мелькают и другие улицы, над которыми высятся колокольни с церквами, каланчи, спра-ва иногда мельницы, а слева сады, и наоборот. Таковы Ярославль, Костро-ма, Нижний, такова и Астрахань; но вблизи -- другое дело...

Надобно ещё было переехать через Волгу, а это оказалось не совсем удоб-но: нельзя ни по льду, потому что лёд проломится, ни на пароме, потому что лёд, перевозят калмыки на салазках: вас само по себе, человека само по себе, а вещи само по себе. Так потащи-ли и меня двое калмычонков. Сначала они бежали рысью; лёд между тем вы-гибался на трещинах, из которых вы-ступала вода; в стороне, не больше как на сажень, была полузамёрзшая про-рубь для прохода парома; с половины реки калмычонки что-то болтнули между собой по-своему и пошли шагом.

– Что же вы не бежите? Везите провор-нее! -- сказал я.

Они оглянулись на меня и улыбнулись.

-- Нет, барин, ничего, тут крепко, -- сказал один из них совершенно чисто по-русски.

– А у того берега опасно? -- спросил я.

– Там провалишься, пожалуй, хлибит, а тут ядрёный лёд, -- отвечал калмычо-нок и опять что-то болтнул товарищу.

Но как же идут обозы, спрашивается. Идут и проваливаются, а иногда и то-нут; на счастье: вывезет – так ладно, а не вывезет – так тоже ладно!

С калмыцких салазок я попал по коле-но в грязь, а из грязи взмостился на подъехавшую за мной почтовую телегу и велел себя везти в гостиницу, с жад-ным любопытством смотря на всех и на всё. Азиатский характер даёт себя чувствовать сразу: маленькие деревян-ные домишки, по большей части за за-бором, а который на улицу, так с закры-тыми окнами, закоптелые, неуклюжие, с черепичными крышами, каменные дома с такими же неуклюжими балко-!нами или, скорей, целыми галереями, и непременно на двор.

После безлюдного степного пути мне показалось, что я попал в многолюд-нейший город, и то на ярмарку: народ кишмя кишит на улицах. И что за разно-образие в костюмах: малахай, персид-ская шапка, армяк, халат, чуха! Точно после столпотворения вавилонского, отовсюду до вас долетают звуки раз-нообразных языков, и во всех словах как будто бы так и слышится: рцы. 

Пропасть грязных мелочных лавочек, тьма собак, и все какие-то с опущен-ными хвостами и смирные; наконец, коровы, свиньи и толстоголовые татар-ские мальчишки, немного опрятнее и красивее свиней. Я каждую минуту ждал, что кувыркнусь, хотя и ехал ша-гом: мостовой и следа нет, улицы уст-роены какими-то яминами в середине, в которых стоит глубокая грязь, и вас везут почти по тротуарам.

В гостинице, куда меня привезли, отве-ли мне, как водится, сыроватый и тем-новатый нумер с диваном, со столом и картинками, которые на этот раз изо-бражали печальную  историю Фауста и Маргариты.

Итак, подумал я не без удовольствия, для меня миновался этот степной путь с его вьюгами, голодом и девственной природой, не заражённой людским ды-ханием и не изуродованной ни шоссе, ни железными дорогами.

– Дай мне, братец, поесть, -- сказал я провожавшему меня номерщику.

Он подал огромную порцию стерляжь-ей ухи, свежей осетрины и жареного фазана, при котором место огурцов занимали соленая дыня и виноград.

– Вот с этой стороны Астрахань краси-ва, -- сказал я сам себе и заснул, как может заснуть человек, проехавший в перекидной повозке, на почтовых две тысячи верст».

ДУЛЕБИНО

Имение Дулебино, примерно в десяти километрах к югу от Озёр (теперь Мос- ковская область), родители Д.В.Григо- ровича купили в 1824 году. Позднее к ним переехала бабушка-француженка М.П. Ле-Дантю с младшей дочерью Камиллой впоследствии ставшей же- ной декабриста В.П.Ивашева. Она раз-делила его судьбу в Сибири, где умерла, оставив троих детей. В Россию их при-везла бабушка после смерти отца в 1841 году.

Д.В.Григорович провёл в Дулебино детство и потом часто приезжал сюда уже взрослым человеком, в общей сложности он прожил в деревне 25 лет. Здесь написаны лучшие его произведе-ния: повести «Деревня» (1846), «Антон Горемыка» (1847), «Бобыль», «Смедов-ская долина»; романы «Рыбаки», «Про-сёлочные дороги», другие. 

Имение писатель передал овдовевшей дочери М.Черемисиной с шестью вну-ками, которых устроил в Москве. Они получили хорошее образование, владе-ли французским и немецким языками. Внучки работали преподавателями, внук Дмитрий погиб на войне, другой внук – Александр умер молодым в 1920 году, как и его отец, от туберкулё-за.

До середины прошлого века в деревне ещё сохранялись памятные места, свя-занные с жизнью писателя: посажен-ный Григоровичем дуб, водяная мель-ница, деревянная церковь в соседнем селе Фроловское. Но дуб погиб, пост-ройки пришли в негодность, а живопис-ные пейзажи этих мест, вдохновлявшие писателя многие годы, и по сей день ра-дуют глаз приезжих путников.

Среди природных достопримечатель- ностей этой местности выделяется де-ревенский водопад, один из немногих в Подмосковье. Центральная деревен-ская улица названа именем писателя. Если пройти по этой улице в противопо-ложную сторону от водопада, то она выведет к берегу реки Смедово (приток Оки). Недалеко от деревянного моста через реку располагались водяные мельницы. В рассказе «Смедовская до-лина» Григорович говорит о мельницах как ориентирах во время прогулки: 

«Узенькая тропинка, изгибающаяся по левой стороне Смедовской долины, со-ставляет любимую мою прогулку; часто без всякой видимой цели я отправля-юсь из Хлыщовки (так величают пер-вую мельницу) и направляюсь к Емельяновке, второй мельнице, где Смедва впадает уже в Оку». 

На ближайшую мельницу Григорович ходил, чтобы послушать рассказы дере-венских мужиков. Разговоры крестьян привлекали писателя из чисто практи-ческих соображений. Григорович один из немногих русских классиков, кото-рый многие годы испытывал трудности с русским языком. Мать писателя – чистокровная француженка, а после ранней смерти отца воспитание маль-чика взяла в свои руки его француз- ская бабушка. На чистом русском язы-

ке с Дмитрием разговаривал разве что отцовский камердинер Николай, о ко-тором писатель неизменно отзывался с нежностью и теплотой. Этот человек не только приобщил будущего писателя к русскому языку, но и рассказывал ему народные сказки, глубоко запавшие мальчику в душу.

«...Мать моя хоть и говорила по-русски, но была природная южная францужен-ка. Отец был малороссиянин, я лишил-ся его, когда мне было восемь лет… Знакомый с простонародным русским языком только по редким книгам, кото-рые удавалось читать, я стал усердно изучать его практически, проводил ча-сы на мельнице,беседуя с помольцами, разговаривал с нашими крестьянами, стараясь прислушаться к складу их ре-чи, записывал выражения, казавшиеся мне особенно характерными и живо-писными. Первые главы повести «Де-ревня» стоили мне неимоверного тру-да. Французский язык, которым меня питали до тринадцатилетнего возраста, всё ещё по временам давал себя чув-ствовать».

(Из «Воспоминаний» писателя)

Мельница, о которой говорил Григоро-вич, работала на реке Смедове еще в 1959 году. Местный краевед Николай Семенович Пирязев в документальном фильме «Тропа Григоровича» вспоми-нал, как в молодости он водил отряды пионеров в Дулебино. Ему запомнилась встреча со старым мельником Абдул-лой, который показал ему ещё одно место, связанное с жизнью писателя. Мельник показывал ему огромный дуб, посаженный писателем более ста лет назад. Но в семидесятых годах дуб Гри-горовича вытащили, не оставив даже пня и корней. Сегодня местные жители могут указать только предполагаемую воронку от этого дуба. 

Смедова (Смедове) – один из довольно крупных притоков Оки. Когда-то Боль-шая Смедова считалась естественной границей трех губерний: Московской, Тульской и Рязанской. Меткое выраже-ние Григоровича «Смедовский петух на три губернии кричит» актуально и се-годня, ведь в окрестностях этой реки проходят границы Каширского, Озёр-ского и Зарайского районов.

В Дулебино никогда не было своей церкви и кладбища, поэтому деревня была приписана к храму села Фролов-ское, которое расположено примерно в трёх километрах к югу. Есть свидетельства, что отец, мать, дочь и внук Григоровича были похоронены при церковном погосте этого села. В селе Фроловское, на месте когда-то существовавшей здесь церкви Флора и Лавра, сегодня установлен высокий памятный крест. Вокруг креста лежат в земле несколько старинных надгробий.

НАЧАЛО ПУТИ

Д.В.Григорович. Автопортрет

Д.В.Григорович родился в Симбирске в семье отставного гусара. Семья была дворянской, но не принадлежала ни к родовитому, ни к богатому роду. Отец Василий Ильич был человеком деяте-льным и энергичным. Он дослужился до майорского чина, а выйдя в отстав-ку, стал управляющим в имении. 

В селе Дулебине Тульской губернии, на речке Смедве, прошло детство Д.В.Гри-горовича. Сюда же не раз он будет при-езжать уже сложившимся писателем в поисках новых впечатлений. Долина Смедвы, крестьянские и помещичьи типы Дулебина и его окрестностей от-разятся потом в творчестве писателя. 

Василий Ильич умер рано. Дмитрию в том году едва исполнилось восемь лет, он остался на попечении матери и ба- бушки. Эти две женщины сыграли са-мую значительную роль в его воспита-нии. Мать писателя была француженка, ребёнком она была привезена в Рос-сию из Франции. И она, и бабушка, каждая по-своему, были незаурядными женщинами. Такой же была и тётка Григоровича по матери Камилла Ле-Дантю, уехавшая за декабристом В.П. Ивашевым в Сибирь и вышедшая там за него замуж. Их история была Григо-ровичу известна из семейных преда-ний, он мог также прочитать о ней у Герцена в "Былом и думах".

В отличие от большинства своих совре-менников в родном доме будущий пи-сатель не наблюдал сцен жестокости к крепостным. Но у соседей крепостни-чество представало во всей своей не-приглядности и бесчеловечности, так что и Григоровича в детстве эти знания и свидетельства не миновали.

Мать и бабушка сторонились соседей-помещиков. Они жили уединённо. Рус-скому языку будущий писатель учился у дворовых, а дома с ним говорили толь-ко по- французски. Детское своё одино-чество Григорович запомнил надолго. Оно было тем более тягостным, что, по свидетельству всех знавших его, Григо-рович всегда отличался большой общи-тельностью, умением и желанием сбли-жаться с людьми.  

В десять лет Дмитрия привезли в Моск-ву и устроили во французский пансион Монигетти, где преподавание велось на французском языке. Здесь впервые в Григоровиче пробудилась страсть к те-атру и обнаружились большие способ-ности к живописи. 

Главное военное инженерное училище

Переломным событием в жизни писа-теля стало его поступление в 1836 году в Главное военное инженерное учили-ще в Петербурге. Интереса к военным наукам юноша не питал и училища не закончил. Но здесь завязались те са-мые судьбоносные встречи и знаком-ства, которые и определили будущее литературное и житейское окружение Григоровича. Среди учащихся и препо- давателей училища было немало лю-дей действительно замечательных: Ф.М.Достоевский, художник К.А.Трутов-ский, герой обороны Севастополя, во-енный инженер Э.И.Тотлебен, физиолог И.М.Сеченов.

Покинув инженерное училище в 1840 году, Григорович поступил в Академию художеств, впрочем, её тоже не закон-чил. Затем, в 1842 году, он поступил на службу в Дирекцию императорских те-атров и завёл здесь круг знакомств среди литераторов: сотрудничал с Некрасовым в разных альманахах, писал очерки, дружил с Достоевским, общался с Белинским...

Дмитрию Григоровичу – 200 лет

200 лет назад, 31 марта родился Дмит-рий Васильевич Григорович (1822 – 1900), представитель русской класси-ческой литературы Золотого века.

Имя Григоровича в литературе оста-лось навсегда связанным с "натураль-ной школой", страстным пропагандис-том и теоретиком которой был Белин-ский. Правдивое изображение действи-тельности, критический взгляд на неё, сочувствие к "маленькому человеку", требование, чтобы искусство служило общественным интересам, – всё это было усвоено Григоровичем и осущест- влялось им в собственном творчестве. 

В самых известных своих книгах "Де-ревня" и "Антон-горемыка" Григорович предстаёт как основоположник дворян-ского народничества в литературе. Критики отмечали, что у него значи-тельно больше подлинного мужицкого быта, чем, например, в «Записках охот-ника» Тургенева, которые публикова- лись одновременно с повестями Григо-ровича. Крепостной крестьянин у него не только способен к тонким челове-ческим чувствам, как у Тургенева, он показан в своей ежедневной работе, в отношениях к кулаку, в грубой непри-глядности своего быта. Жалость к крепостному мужику, которой про- никнуты повести Григоровича, носит барский характер, но не исключает его искренности.

ДАВИД КУГУЛЬТИНОВ. ЗАВЕЩАНИЕ

13 марта, в день, когда поэту исполни-лось 100 лет, в Пушкинском сквере Элисты открылся памятник Народному поэту. Автор скульптуры – Народный художник России Салават Щербаков сказал: «Работая над образом Давида Кугультинова, я узнал многое об исто-рии, традициях, духовности и колос-сальном опыте, накопленном калмы- ками. Творчество Давида Кугультинова – это кладовая духовных ценностей, в которых сейчас остро нуждается земной шар...».

Давид Кугультинов. Завещание

Где б, какими пути мои ни были,

По чужой ли, по нашей земле,

По железной дороге, по небу ли –

Ты со мною – всегда, ты – во мне.

Нарастают пространства великие,

От тебя я безмерно далёк,

Но внезапно лик твой, Калмыкия,

Точно малый блеснёт огонёк.

И горит в уме, разгорается

Огонёк, чуть видный сперва,

И душа моя согревается,

Накипают, зреют слова.

И, путями разными следуя –

На лету, на плаву, на ходу, –

Завожу с тобою беседу я,

Разговор беззвучный веду...

Пусть не раз ты смерчами песчаными

Застилала солнечный свет,

Пусть пугала не раз буранами,

Заметала позёмкой след,

Пусть заботой суровой смолоду

Наделила на все года,

Жгла, терзала муками голода,

Справедливой была не всегда, –

Всё ж меж чуждых гор, меж столицами,

В распрекрасном любом краю

Без тебя – к кому притулиться мне,

С кем тоску утолить мою?!

Тяжесть мук моих, когда надолго

Разлучён был с тобой судьбой,

Превратилась в лёгкую радугу,

Только встретился вновь с тобой.

В те года, когда, горе мыкая,

Думал: кто б пожалел меня?

Не к тебе ль я взывал, Калмыкия?..

Ты во всех несчастьях – броня!..

А разлука наступит вечная –

Верю я! – о смерти моей

Ты заплачешь, хоть не был, конечно, я

Лучше всех других сыновей.

Но за то, что вдали, незримая,

Окрыляла мой каждый стих,

Будешь ты вспоминать, любимая,

Обо мне, о песнях моих...

В пору ясную, в пору грозную,

Будь то солнечно иль темно,

В ночь ли звёздную иль беззвёздную

Было небо у нас одно.

Пусть огромна земля, которая

Всем нам – родина с первых дней,

Но всегда был моей опорою

Лишь один уголок на ней.

Поздним вечером, ранней зорькою

Лишь тобою душа полна,

Моя сладкая, моя горькая,

Небом данная мне страна!..

Так шуми, цвети степью, нивою,

Белый свой расширяя путь!

Благодатною и счастливою,

Навсегда живою пребудь!

(Перевод с калмыцкого)

ДАВИД КУГУЛЬТИНОВ: «Я СМЕРТИ НЕ БОЮСЬ...»

***

Так пишут иные о смерти поэта:

«Ушёл он... А песня его недопета».

Да это ж неправда!.. 

Ну как объяснить им?!

Когда недопетое слышат наитьем,

Так, значит, 

стихи завершились в начале,

Чтоб вы их в душе продолжали, кончали..

«Ушёл, не докончив...».

Да разве он вправе?!

Ушёл, потому что вложил, переплавя,

Все клеточки сердца в иную основу...

Ушёл, потому что сказал своё слово.

...А если себя он не высказал в этом,

Тогда понапрасну он звался поэтом.

(Перевод с калмыцкого)

Давид Кугультинов умер 17 июня 2006 года, немного не дожив до 85-летнего юбилея. Он похоронен на городском кладбище Элисты рядом с женой Алевтиной Григорьевной, с которой познакомился в ссылке в Норильске и с которой прожил долгую счастливую  жизнь. Алевтина Григорьевна ушла в том же году тремя месяцами раньше.

***

Когда, подобно счетоводу,

Ты станешь подводить итог:

«Тому принёс я как-то воду.

Другому хлеба дал кусок...»,

Пред тем, как скажешь эту фразу,

И то, что быть должно в тени,

Поднимешь кверху – для показу,–

Себя скорее ущипни!

Баланс твой жалок чрезвычайно,

Он все дела перечеркнёт.

Лишь то Добро, что делал тайно,

Умножить может твой почёт.

***

Проходят дни, зовут меня вперёд,

А сами остаются за спиной,

Как будто умирают там, за мной…

Хоть каждый день минувший, 

каждый год

В сегодняшнем отобразился дне, –

Но прошлое уж неподвластно мне.

Дни умирают позади меня,

Рождая чувство завтрашнего дня,

Которым я наполнен до краёв

(Не в нём ли смысл и радость бытия?),

То «завтра», над которым властен я,

То чувство, без которого я мёртв.

***

Я смерти не боюсь.

Могильную гряду,

Чтоб вновь увидеть мир 

и вновь ему дивиться,

Раздвину как-нибудь 

и деревом взойду

Иль птицей обернусь

И стану петь, как птица.

Боюсь лишь одного –

Что с другом, может быть,

Судьба столкнет меня 

в той оболочке новой…

Сумею ль я его

Позвать, оповестить,

Утратив дивный дар – 

людское наше слово?!

(Перевод с калмыцкого)

«НЕ ПРОКЛИНАЙ СУДЬБЫ НЕМИЛОСТЬ!»

***

Как правду ни томи во тьме, однако

На свет она появится из мрака.

А кто держал её во мраке – те

Пусть навсегда пребудут в темноте!

***

Когда душе не хватит сил

Достичь того, что счастьем мнилось, –

Не проклинай судьбы немилость!

Пусть белый свет тебе постыл

И не найти ни в чём отрады, –

Впадать в отчаянье не надо!

Пойми – в тебе самом довольно

Пустейших свойств, никчёмных пут,

Таких, что вольно иль невольно

Все огорченья создают.

Попробуй сбрось их в одночасье,

И ощутишь почти что счастье.

***

Одолевая неудачи,

Упрямо двигайся вперёд,

От всех свою усталость пряча,

К той цели, что тебя зовёт.

Пусть даже велика помеха –

Не жалуйся, собой владей!..

Не льстись на блёстки лжеуспеха,

Но верь в себя. И верь в людей.

И, пред собой и миром прав,

Ты всё ж достигнешь цели трудной,

Той, что мелодиею чудной

Тебя звала, тебя избрав.

***

О, зависть – бедствие Земли!

Когда б всё лучшее на свете

Завистнику преподнесли, -

Он искривился бы, заметя,

Что кто-то нищему в суму

Вложил истёртую монету:

«Ему копейку?! Почему?

Ох, мне бы, мне монету эту!»

 ***

Пока сияющая кладь

Желаний, тайных снов твоих

Упорно будет превышать

Все то, чего ты въявь достиг,

Считай, что жребий твой хорош:

Ты – полон силы, ты живёшь.

Когда ж, не пожалев труда,

Желанного добьёшься ты,

Но сны исчезнут без следа,

Но сгинут все твои мечты, –

Знай, что тебе пришёл конец:

Отныне ты – живой мертвец.

* * *

Душа человека беспечного

Верней осторожной души

Открыта для каждого встречного:

Входи, согревайся, дыши!

В душе осторожной все заперто –

И ставни, и дверь – не взывай:

С дороги устал – падай замертво;

В дороге продрог – замерзай! 

(Переводы с калмыцкого)

Е.А.БОРАТЫНСКИЙ. «СУМЕРКИ»

Речка Сумерь в окрестностях усадьбы Мураново, которая дала название последней книге Боратынского

" – Скажи, а как речка ваша называет-ся?

– Сумерь прозывается река-т. Сумерь, батюшка. А овраг и вся места округ – Сумерьки <...>".

(Д.Голубков. Недуг бытия).

В 1842 году в типографии Августа Семё-на вышла последняя прижизненная книга "Сумерки. Сочинение Евгения Боратынского". Впервые в печати он вернулся к старинному написанию сво-ей фамилии через "о". Кроме того, вме-сто слова "стихотворения" появилось новое – "сочинение". По замечанию Александра Кушнера (и не только его), это издание стало первой книгой сти-хов в России, "авторский цикл" в новом понимании. Не сборник, а выстрадан-ная и тщательно продуманная по ком-позиции книга, единая по духу и цело-стная по мысли и настроению.

Это была самая сильная книга его сти-хов. Она подводила итог всему творче-ству поэта  за последнее десятилетие, которое, по его собственным словам, было для него тяжелее "финляндского заточения". В книгу вошло 26 стихотво-рений, из которых только три были но-вые. Но зато ни одно из стихотворений не входило в прежние книги. 

Открывает издание стихотворение "Князю П.А.Вяземскому". Но по мнению того же А.Кушнера, книга только фор-мально посвящена Вяземскому, а на самом деле – Пушкину, с которым у Бо-ратынского никогда, и после его гибели, не прекращался диалог: 

"Постоянная мысль о нём, то выходя на поверхность в прелестном пушкинском портрете, моментальном снимке до изобретения фотографии ("Новинское"), то уходя на глубину, то вырываясь в звёздные миры (15-я строфа "Осени") согревает едва ли не каждое стихотво-рение этой книги".

(А. Кушнер. "Болящий дух врачует песнопенье").

Боратынский отправляет книги в Петербург П.А.Плетнёву – "для доста-вления разным лицам", "старым това-рищам": Льву Пушкину, князю Вязем-скому, его жене Вере Фёдоровне, Ната-лье Николаевне Пушкиной... На экземп-ляре, предназначенном в дар Софье Карамзиной, стояла надпись:

Сближеньем с вами на мгновенье

Я очутился в той стране, 

Где в  о н ы  д н и  воображенье

Так сладко, складно лгало мне.

На ум, на сердце мне излили

Вы благодатные струи

И чудотворно превратили

В день ясный  с у м е р к и  мои.

Каролина Павлова ответила на "Сумерки" благодарными стихами:

... Но вы, кому не изменила

Ни прелесть благодатных снов,

Ни поэтическая сила,

Ни ясность дум, ни стройность слов, –

Храните дар богоугодный!

Да цепь всех жизненных забот

Мечты счастливой и свободной,

Мечты поэта не скуёт!

В музЫке звучного размера

Избыток чувств излейте вновь;

То дар, живительный, как вера,

Неизъяснимый, как любовь.

А ВЫ НЕ СЛЫХАЛИ ОБ ЭТОМ ПИСАТЕЛЕ?..

В.Г.Перов. Портрет писателя А.Ф.Писемского. 1869

«— А вы не слыхали об этом писателе... ох, как его? — спрашивает он меня однажды.

— Не знаю, — говорю, — о ком вы говорите.

— Да вот... новый ещё... Ах, батюшки! очень, очень недурно сочиняет. Ах, да как же это его?.. фамилия-то?.. самая этакая ещё простая фамилия. Ну новый! Ведь вы небось их всех знаете.

— Успенский? — спросил я.

— Нет, иначе.

— Помяловский?

— Нет, иначе; всё иначе.

Я назвал ещё несколько человек.

— Нет, всё не те. Новый вот! Я ... книжку взял: большая синяя книжка...

— Писемский? — спросил я, догадавшись по наружному описанию книжки, о ком идёт дело.

— Писемский-с, Писемский. Вот именно Писемский. Экая штука какая!»

(Николай Лесков. «Русское общество в Париже. Очерки в письмах к редактору журнала». 1863)

«Читаю Писемского. Это большой, большой талант... Люди у Писемского живые, темпераментные, сильный... У него все попы, чиновники и генералы — сплошные мерзавцы. Никто не оплевал так старый суд и солдатчину, как он...».

(А.П.Чехов. Из письма к А.С. Суворину от 26 апреля 1893 года).

А.Ф.ПИСЕМСКОМУ –200 ЛЕТ

Март не богат на литературные юбилеи. Самый крупный из них – сегодняшний: 

200 лет со дня рождения Алексея Фео-филактовича Писемского (1821-1881), писателя сегодня почти забытого, но в своё время очень даже популярного, вокруг творчества которого кипели нешуточные страсти. После чтения его фельетонов писателя и на дуэль вызы-вала либерально-демократическая бра-тия, и город проживания Писемскому приходилось менять, скрываясь от не-доброжелателей. Всё было.

А.Ф.Писемский родился в Костромской губернии и принадлежал к старинному дворянскому роду. Закончил физико- математическое отделение философ-ского факультета Московского универ-ситета. 

С 27 лет он публиковал в журнале Пого-дина "Москвитянин" свои повести и ро-маны. Начинающий писатель уже тогда слыл мастером «рассказоведе́ния» и увлекательного сюжетостроения. В се-редине XIX века Писемский по своему литературному весу не уступал Л.Тол-стому и Достоевскому. Его сочинения были переведены на все европейские языки и активно обсуждались в толс-тых журналах. 

Владимир Шулятиков в статье «Памяти Писемского», написанной к 20-й годов-щине смерти писателя, говорит о том, самом счастливом времени в его творчестве:

«Писемский в глазах общества был несомненным прогрессистом: тогда он играл видную роль в рядах писателей, работавших над ниспровержением романтического мировоззрения, тогда он развенчивал беспочвенных идеа-листов, "лишних людей" и хищников-романтиков, ... тогда он ратовал против крепостничества, тогда он шёл к "наро-ду", изучал народный быт и народную "душу", тогда он требовал трезвого от-ношения к действительности со сторо-ны писателя...».

Роман «Тысяча душ» (1858) – самое значительное произведение в твор-честве писателя. Он работал над ним около пяти лет. Книга считается ред-ким для русской литературы примером «делового романа». Сильно и убеди-тельно раскрыты в нём быт и нравы старой России, причём, как провин-циальной, так и столичной. Читая о тщетности борьбы главного героя с продажностью системы, видно отноше-ние самого Писемского к поднятым в нём остросоциальным проблемам.

Писатель напряжённо искал собствен-ный «третий путь» между либералами и консерваторами, западниками и славя-нофилами.

«Основой его мировоззрения навсегда остался несколько скептический здра-вый смысл вместе с сильным русским самосознанием; чужестранное его не интересовало, но ни Россию, ни русских он не идеализировал и не разделял на-ционалистического идеализма славя-нофилов» (Д.С.Мирский).

ВОДОПАД

Водопад Тобот в Хунзахском районе Дагестана

У Боратынского есть очень лаконичные стихи. Стихотворение "Водопад" из их числа. 

До Боратынского замечательный "Водопад" ("Алмазна сыплется гора...") был  у Г.Р. Державина. Но вот Игорь Волгин считает, что "Водопад" Боратын- ского – самые сильные стихи о застыв-шей природе. Приведу здесь оба стихотворения.

Г.Р. Державин. Водопад 

(отрывок)

Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами,

Жемчугу бездна и сребра

Кипит внизу, бьёт вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рёв в лесу гремит.

Шумит – и средь густого бора

Теряется в глуши потом;

Луч чрез поток сверкает скоро;

Под зыбким сводом древ, как сном

Покрыты, волны тихо льются,

Рекою млечною влекутся.

Седая пена по брегам

Лежит буграми в дебрях тёмных;

Стук слышен млатов по ветрам,

Визг пил и стон мехов подъёмных:

О водопад! в твоём жерле

Всё утопает в бездне, в мгле!

Ветрами ль сосны пораженны? –

Ломаются в тебе в куски;

Громами ль камни отторженны? –

Стираются тобой в пески;

Сковать ли воду льды дерзают? –

Как пыль стеклянна ниспадают...

1791-1794

Е.А. Боратынский. Водопад

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединят протяжный вой

С протяжным отзывом долины.

Я слышу: свищет аквилон,

Качает елию скрыпучей,

И с непогодою ревучей

Твой рёв мятежный соглашён.

Зачем, с безумным ожиданьем,

К тебе прислушиваюсь я?

Зачем трепещет грудь моя

Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный стою

Над дымной бездною твоею

И, мнится, сердцем разумею

Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

1821

Незабвенная Таня Борисова в коммен-тариях к посту об этом стихотворении Боратынского в Facebook поместила фото другого фонтана:

и ниспослала к фотографии пояснение. Приведу здесь весь наш разговор с ней:

ДЖАНГАР – КАЛМЫЦКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ НАРОДНЫЙ ЭПОС

Единственный в древнем роду,

Джангар, ныне великий нойон,

Был на пятом своём году

Стариком Шикширги полонён.

Изучив подробно дитя,

Исследовав со всех сторон,

Истину обретя:

Из людей он один рождён

Из начала мира сего

Стать владыкой мира всего,

И могучим, и славным стать,

Ханом семидержавным стать...

(«Джангар». Песнь первая)

Калмыцкий фольклорный героический эпос «Джангар» – это, пожалуй, единст- венная книга, которую можно найти в каждой калмыцкой семье. Эпос по- вествует о Бумбе – стране счастья и благоденствия и подвигах её богаты-рей. Проникнутый духом героизма и патриотизма, эпос по своим художест-венным достоинствам относится к лучшим образцам устно-поэтического творчества. 

На русский язык «Джангар» перевёл Семён Липкин, кстати сказать, он же переводчик многих стихотворений Кугультинова. Издание калмыцкого эпоса в русском переводе С. Липкина стало большим событием в культурной жизни республики и страны. Современ-ник свидетельствует, что в 60-е годы прошлого века «в Калмыкии был культ Липкина». Кто бывал тогда в Элисте, постоянно слышали это имя. И это справедливо, ведь благодаря переводу Липкина калмыцкий эпос стал достоя-нием мировой культуры.

Первая встреча Д.Н.Кугультинова с Семёном Липкиным произошла, когда Давид был четырнадцатилетним под-ростком. Он вспоминал, что Липкин пришёл к ним в школу и членам лите-ратурного кружка  «…по-своему тонко и остроумно толковал эпос. Примель-кавшиеся и ставшие привычными эпи-теты вдруг приобретали новый, перво-начальный смысл, сверкая всеми цве-тами степной радуги, обдавая нас све-жестью летнего утра».

На творчество Давида Кугультинова национальный эпос «Джангар» оказал огромное влияние. Простое обращение к творчеству своих соотечественников, в частности, великого Велимира Хлеб-никова, тоже родившегося в калмыц-ких степях, сразу вызывает в памяти Кугультинова сказочную страну Бумбу, могучих богатырей Джангара и вели-чественно прекрасного Аранзала. 

В творческом наследии Кугультинова мы находим немало стихотворных сказок, навеянных эпосом. Поэт был великолепным знатоком устного  на-родного творчества калмыков. В сборник "Сар-Герел" вошли калмыцкие сказки, поэтически обработанные Д.Ку-гультиновым. В сказках рассказыва-ется о могучих и храбрых людях, об извечном и беспредельном стремлении к свободе.

С ч а ст ь е  и  г о р е

Когда как вестник торжества и славы

Ко мне пришёл бы старец белоглавый,

Калмыцкой старой сказки чародей,

И подарил мне счастье всех людей,

Я б это счастье разделил на части,

Всем людям поровну 

я б роздал счастье.

Но если б он собрал в один комок

Всё, что печально на земном просторе,

Чтоб в сердце у себя вместить я мог

Всё наше человеческое горе,

Я б горе вместе с сердцем сжёг дотла,

Чтоб сделалась Вселенная светла!

(Перевод с калмыцкого)

ЮБИЛЕЙНЫЙ БОРАТЫНСКИЙ

К 200-летию со дня рождения Е.А.Баратынского:

👎Банк России выпустил памятную серебряную монету достоинством в 2 рубля;

👎подготовлено и с 2002 года выпускается Полное собрание сочинений и писем поэта в издательстве "Языки славянской культуры" (2001, 2012, ...);

👎выпущено Полное собрание сочинений в 3-х томах (2000-2001);

Чехол к юбилейному миниатюрному изданию

👎выпущено миниатюрное издание "Стихотворения" в 2-х книгах;

👎подготовлена и опубликована "Летопись жизни и творчества Е.А. Боратынского. 1800–1844" (1998);

👎издан "Сборник материалов Международной научной конференции", приуроченной к юбилею поэта (2002).

После 210-летнего юбилея Боратынского:

👎в 2011 году на малой родине в Тамбове открыт памятник (бюст) поэту;

👎осуществлено репринтное издание "Две повести в стихах: Е.А.Боратынский. Бал; А.С.Пушкин. Граф Нулин" (1828, 2012) в серии "Литературные памятники" 

(издательство "Наука").

В год 215-й годовщины со дня рождения Е.А.Боратынского:

👎отреставрирован и расширен музейный комплекс "Усадьба Боратынских" в Казани;

👎вышла первая биография поэта в серии "Жизнь замечательных людей".

На полноту этого перечня, конечно, не претендую. Буду благодарна, если кто-то ещё что-то добавит.

Можно ещё вспомнить полные издания сочинений и писем Е. Боратынского, подготовленные и выпущенные его сыновьями Л.Е.Боратынским и Н.Е.Боратынским:

👎в 1869 (я так думаю, к 70-летию со дня рождения отца-поэта) и 

👎в 1900 годах (к 100-летнему юбилею).

В ХХ веке, к 190-й годовщине со дня рождения Е.А. Боратынского выпущены:

👎Стихотворения. Письма. Воспоминания современников (М., 1987);

👎Полное собрание стихотворений (1989) в серии "Библиотека поэта. Большая серия";

👎Алексей Михайлович Песков. Боратынский: Истинная повесть ("Книга", 1990) в серии "Писатели о писателях".

Но не нашла, что сделано к юбилею поэта в текущем 2020 году. Или об этом можно будет говорить лет через 5-10? Большое увидится на расстоянии?..