Константинов Федор Денисович (1910-1997). Портрет А.Н.Островского. 1982. Бумага, линогравюра.
И последний пост о юбиляре будет о человеке-Островском. Вот как расска-зывает о нём доктор искусствоведения, профессор ГИТИСа, автор монографий об Островском, уникальный знаток его творчества
Александр Николаевич происходил из дворян, но семья, в которой он вырос, была трудовой, работящей, с очень вы-сокой внутренней дисциплиной, кото-рая передалась и будущему драматургу. Если он знал, что к началу театрального сезона или к чьему-то бенефису должен был написать пьесу, то он её писал. Он всегда успевал к сроку и за всю жизнь ни разу никого не подвёл.
Островский был очень правильный че-ловек, писал скучные письма, в кото-рых отсутствовали какие-либо размы-шления, откровения, острые мысли. И это его качество можно назвать душев-ной опрятностью. Он был хорошим, за-крыто целомудренным человеком. Никаких душевных излияний, открове-ний, никаких «душа нараспашку» у него нет и в помине. Он был не из тех людей, которым важно было высказаться. Го-раздо важнее для него было быть ус-лышанным. А это он делал через своё творчество, адресованное не столько читателям, сколько зрителям, делая ставку на актерский талант и мастер-ство.
Однажды Островскому пришлось прой-ти через клевету, но и эту неприятность он пережил достойно. В молодости пи-сатель был знаком с одним попиваю-щим актёром. Островский предложил ему вместе пьесу написать. Стали пи-сать (а это был «Банкрот, или Свои люди — сочтёмся»), и его соавтор на первой же картине слинял. А спустя какое-то время ещё и обвинил Остров-ского в плагиате. От зависти, конечно, ведь он не мог предположить, что при-ятель так прославится своей пьесой. Вскоре слухи разнеслись по Москве. Но драматург с достоинством перенёс эту чрезвычайно неприятную историю, тя-нувшуюся почти два года, хотя нельзя сказать, что она его совсем не задева-ла. В нескольких его пьесах клевета очень больно задевает его героев. Че-рез свою драматургию Островский не-редко высказывался о том, что ему пришлось в жизни пережить.
В пьесе «Трудовой хлеб» бедная обма-нутая девушка, Наташа, спрашивает себя, что ей теперь, после обмана, де-лать и как жить. И — как вывод — пре-красная фраза: «Носить горе, носить горе, пока износится». Вот так и Ост-ровский, когда с ним что-то неприятное и нехорошее случалось, думал: «Носить нужно, пока износится». И в этом плане он был очень мужественным челове-ком.
Вместе с тем, при всей душевной опрят-ности и порядочности писатель много лет был невенчанным. Он не смог пере-ступить через отцовское благослове-ние. А отец был против его связи с жен-щиной, по-своему доброй и умной, но совсем не их круга, не пара она была дворянину. Агафья Ивановна была за-москворецкая мещанка, совсем прос-тая, домовитая, воспитанная по замос-кворецким правилам: муж — это муж, у него своя жизнь, а моё дело — дом оби-хаживать, мужа любить и о нём забо-титься, быть рядом, поддерживать его. Конечно, отец не мог благословить этот союз. А родительское благословение вещь серьёзная: если его нет, то, как доказывает опыт, мира в семье не будет.
Совсем молодым человеком, в 23 года, Островский отправил письмо цензору Назимову, который запретил пьесу «Банкрот». Островский тогда написал: «Твёрдо убеждённый, что всякий та-лант даётся Богом для известного слу-жения, что всякий талант налагает обя-занности, которые честно и прилежно должен исполнять человек, я не смел оставаться в бездействии. Будет час, когда спросится у каждого: где талант твой?».
В основе письма — знаменитая еван-гельская притча о том, как хозяин, уез-жая из дома, даёт своим работникам по таланту (талант в библейские време-на — денежная единица). Вернулся и спрашивает: «Где талант твой?». Первый отвечал: «Ой, я знал, ты жнёшь, где не сеял, и я зарыл талант в землю, бери, он теперь твой». — «Не знаю тебя», — сказал хозяин.
Второй тоже растренькал свой талант, а третий говорит: «Я знал, что ты спросишь, я пустил этот талант в рост, и вот тебе с процентами».
Он точно знал и глубоко чувствовал, как русский человек думает, мыслит, радуется, печалится, обижается, бывает счастлив, завидует, чем пренебрегает, что считает важным, а к чему относит-ся со страхом или предубеждением. Он понимал, куда устремлена народная душа. Островский был повенчан с рус-ской жизнью, проникал в самые глубо-кие её основания и мог это передать, как мало какой другой русский писа-тель. Островский хотел, чтобы русский человек, видя себя на сцене, что-то начал про себя понимать, опознавая себя в далёких от себя исторических персонажах. Как драматург он написал целую громаду пьес — 47. Он создал в них целый мир самых разных людей и при этом показал их внутреннее един-ство. По сути дела, он создал нацио-нальную манеру жить на сцене — чув-ствовать, любить, презирать, надеять-ся, верить, подсчитывать, реагировать на доброе, на злое и так далее. И это внутреннее, таинственное ментальное начало, называемое неопределенным словом «русскость», он вынес на сцену. Он показал нашу ментальность в пара-доксах,в великодушии и малодушестве, в здравости ума и в самой русской оду-ри и дури. Словом, во всём многообра-зии показал русский окрас общечело-веческого начала. Глубины националь-ного нельзя выразить рационально, но в искусстве по этим окрасам они улав-ливаются и передаются. Так возникают Шекспир и Данте, Сервантес и Мольер, Пушкин и Островский.
Многие русские писатели были устрем-лены к крайним проявлениям, высоко-му напряжению этой ментальности. А Островский разрабатывал то, что, кро-ме него, никто так блистательно не де-лал, — среднюю линию жизни. У него человек на сцене соразмерен человеку в зале. Идентифицировать в процессе чтения себя с Раскольниковым, с Соней Мармеладовой или князем Мышкиным — возможно, но в пределе, которого на самом деле ты никогда не достигнешь. А Островский выводил на сцену самого обыкновенного человека, существую-щего в обыкновении своей жизни. И в этом его уникальность.
По словам мхатовского режиссера Вла-димира Сахновского, он мог разглядеть и открыть «духовную бездну»в явлении мелком, казусном и тривиальном. В ра-скрытии чуда обыкновенной и вместе с тем неповторимой индивидуальности — его талант.
На пенсию Островский не имел права, поскольку не находился на государст-венной службе, а писал пьесы «на сво-бодных хлебах». Было время, когда он мог по два шедевра в сезон написать. Но когда постарел, силы стали уходить, драматург начал болеть, он обратился с ходатайством к АлександруIII о пенсии. Одним из мотивов ходатайства было то, что он более четверти века бесплат-но, по сути дела, поставлял свои пьесы императорской сцене.
В итоге ему дали пенсию размером в три тысячи в год. На эти деньги можно было жить — не шиковать, без роскоши, но вполне достойно. Однако дали её не потому, что он гениальный драматург, а потому что брат, важная персона в пра-вительстве, похлопотал. И это очень по-русски.
Можно ли было Островского назвать состоятельным человеком? — Это на-зывается средний класс. На жизнь хва-тало, но он не роскошествовал никогда. И дело не в том, что на роскошь не бы-ло денег, у него не было в ней потреб-ности. Все его деньги были заработан-ные. У него была внутренняя культура отношения ко всем житейским благам, в том числе и финансам. И если бы вне-запно разбогател, он уж точно не стал покупать футбольный клуб «Челси» или яйца Фаберже.
Островскому в первую очередь долж-ны быть благодарны драматурги — с 1876 года они стали получать авторс-кие отчисления с каждого идущего спектакля, а это целиком заслуга Ост-ровского, который боролся за их права.
И потом, когда в работу берётся Ост-ровский, вся труппа радуется. Потому что даже малюсенькая роль в любой его пьесе — не функция, не «кушать по-дано», а человек со своей психологией, философией, отношением к жизни. И его можно интересно играть. Каждый участник постановки в меру своего да-рования может проявить себя в объёме своей роли. И актёры не могут этого не ценить.
Комментариев нет:
Отправить комментарий