Здесь приведён отрывок нашего сценария литературного вечера к юбилею Бориса Пастернака:
…Плыла черепица, и полдень смотрел,
Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге
Кто громко свища, мастерил самострел,
Кто молча готовился
к Троицкой ярмарке.
Желтел, облака пожирая, песок. Предгрозье играло
бровями кустарника,
И небо спекалось, упав на кусок
Кровоостанавливающей арники.
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции
драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
Когда я упал пред тобой, охватив
Туман этот, лёд этот, эту поверхность
(Как ты хороша!) – этот вихрь духоты…
О чем ты? Опомнись!
Пропало. Отвергнут.
Тут жил Мартин Лютер.
Там – братья Гримм.
Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.
И всё это помнит и тянется к ним.
Всё – живо. И всё это тоже – подобья...
(Б.Пастернак. Марбург. 1915)
Будучи ещё шестиклассником, Андрей Вознесенский отправил Пастернаку свои стихи. Пастернак в ответ пригла-сил мальчика к себе. Завязалась друж-ба. Много десятилетий спустя после смерти Пастернака Вознесенский посе-тит Германию, и эта поездка будет зак-лючать в себе совершенно определён-ный смысл. Вознесенский таким уви-дел Марбург во время первого его посещения:
«Однажды мне довелось проникнуть в его кладовую, к истокам мастерства, в роддом его, что ли. Это был Марбург. Везти меня туда не хотели. Меня отго-варивали. Мол, зачем давать крюка, не запланировано. Завтра вечер в Ганно-вере. Я отмалчивался. Я-то знал, что все эти запрограммированные телесту-дии, месячные вечера, пресса – были лишь даванием кругаля ради Марбурга, ради нескольких часов в нём. И даже встреча с Хайдеггером, часовые колдо-вские речи с ним о слове и сущности слова имели подсознательную парал-лельность с Когеном. Это был мостик туда. Сознание инстинктивно расстав-ляло шахматную ситуацию, где мар-бургские колокольни, где ночи играть садятся в шахматы.
«Охранная грамота» была библией мое-го детства. Я страницами шпарил текст наизусть без передыха. В Марбург я ехал тайком, не оповестив никого, ехал соглядатаем, на цыпочках поглядеть, послушать.
…Марбург двухэтажен, как дом с камен- ным низом. Подножие – современные строения, новый университет.В нём мы. Дымом встаёт над ним старый город с когтистой готикой. Он будто горб на горе или, вернее, будто рюкзак, в кото-ром угадывается и вот-вот выхлестнет скрытый пар парашюта. Он полон обычаев, обрядов, охранной грамоты...
Я ускользнул в старый город. Был рас-свет. В уличном автомате за стеклом ждали пфеннигов сигареты и заверну-тые в целлофан живые тюльпаны. Я искал его адрес. Старый город был инсценировкой по «Охранной грамоте». Дома срепетировано повторяли позу и жестикуляцию текста. Я кивал, когда это им особенно удавалось. Вот здесь жил Мартин Лютер. Здесь – братья Гримм. Когтистые плиты. Мы думали, Пастернак – фантаст Клее, а он – нате вам! – скрупулезнейший документа- лист. Так же ошарашивают пейзажи Михайловского – сосны, дуб. Гении точны, как путеводители…».
(Андрей Вознесенский. «Небом еди-ным»
Андрей Вознесенский. Школьник
(Памяти Бориса Пастернака)
Твой кумир тебя взял на премьеру.
И Любимов — Ромео!
И плечо твое онемело
от присутствия слева.
Что-то будет! Когда бы час пробил,
жизнь ты б отдал с восторгом
за омытый сиянием профиль
в темноте над толстовкой.
Вдруг любимовская рапира —
повезло тебе, крестник! —
обломившись, со сцены влепилась
в ручку вашего кресла.
Стало жутко и весело стало
от такого событья!
Ты кусок неразгаданной стали
взял губами, забывшись.
«Как люблю вас, Борис Леонидович! –
думал ты,— повезло мне родиться.
Моя жизнь передачей больничною,
может, вам пригодится...»
Распрямись, мое детство согбенное.
Детство. Самозабвенье.
И пророческая рапира.
И такая Россия!..
Через год пролетал он над нами
в белом гробе на фоне небес,
будто в лодке — откинутый навзничь,
взявший весла на грудь — гребец.
Это было не погребенье.
Была воля небесная скул.
Был над родиной выдох гребельный –
он по ней слишком сильно вздохнул.
1960, 1977
Комментариев нет:
Отправить комментарий