«ДВОЙНОЮ ЖИЗНЬЮ МЫ СЕЙЧАС ЖИВЁМ...»

Всё, что с ней произошло, – это, поми-мо прочего для неё – крушение веры. Когда Берггольц арестовали, она вошла в камеру с мыслью: что там за люди? Что за страшные враги советской вла-сти? Но первое, о чём её спросили жен-щины, сидящие в тюрьме уже много недель, был вопрос: «Мадрид пал?», ведь в тот момент шла война в Испа-нии. Она поняла, что там сидят люди, такие же, как она, и чем больше у неё открывались глаза на происходящий в тюрьме ужас, тем сильнее была её драма, поскольку полностью расстать-ся со своей верой, с иллюзиями, ей было очень трудно, ведь она прежде слишком сильно идентифицировала себя с советской властью. Такая вера, такой тип личности может сегодня у кого-то не вызывать симпатии, но в неискренности её заподозрить нельзя. Поэтому Ольга Берггольц после тюрь-мы, из которой её через некоторое время выпустили, жила в постоянном душевном надломе, психологическом напряжении и просто в реальном страхе.     

***

Я никогда не напишу такого.

В той потрясённой, вещей немоте

ко мне тогда само являлось слово

в нагой и неподкупной чистоте.

Уже готов позорить нашу славу,

уже готов на мёртвых клеветать

герой прописки 

и стандартных справок...

Но на асфальте нашем – 

след кровавый,

не вышаркать его, не затоптать...

III

... Двойною жизнью мы сейчас живём:

в кольце, во мраке, в голоде, в печали

мы дышим завтрашним,

свободным, щедрым днём,

мы этот день уже завоевали.

("Февральский дневник")

***

На собранье целый день сидела –

    то голосовала, то лгала...

Как я от тоски не поседела?

    Как я от стыда не померла?..

Долго с улицы не уходила –

    только там сама собой была.

В подворотне – с дворником курила,

    водку в забегаловке пила...

В той шарашке двое инвалидов

    (в сорок третьем брали Красный Бор)

рассказали о своих обидах,–

    вот – был интересный разговор!

Мы припомнили между собою,

    старый пепел в сердце шевеля:

штрафники идут в разведку боем –

    прямо через минные поля!..

Кто-нибудь вернётся награждённый,

    остальные лягут здесь – тихи,

искупая кровью забубенной

    все свои  н е б ы в ш и е  грехи!

И соображая еле-еле,

    я сказала в гневе, во хмелю:

"Как мне наши праведники надоели,

    как я наших грешников люблю!"

1948

О б е щ а н и е

...Я недругов смертью своей не утешу, 

чтоб в лживых слезах 

захлебнуться могли. 

Не вбит еще крюк, 

на котором повешусь. 

Не скован. Не вырыт рудой из земли. 

Я встану над жизнью 

бездонной своею, 

над страхом её, над железной тоскою... 

Я знаю о многом. Я помню. Я смею. 

Я тоже чего-нибудь страшного стою... 

1952