«К Бальмонту у нас особое чувство. Бальмонт был наш поэт, поэт нашего поколения. Он наша эпоха. К нему пе-решли мы после классиков, со школь-ной скамьи. Он удивил и восхитил нас своим "перезвоном хрустальных созву-чий", которые влились в душу с первым весенним счастьем.
Теперь некоторым начинает казаться, что не так уж велик был вклад баль-монтовского дара в русскую литерату-ру. Но так всегда и бывает. Когда рассе-ется угар влюблённости, человек с уди-влением спрашивает себя: "Ну чего я так бесновался?" А Россия была имен-но влюблена в Бальмонта. Все от свет-ских салонов до глухого городка где-нибудь в Могилёвской губернии знали Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады. Кавалеры нашёпты-вали его слова своим дамам, гимнази-стки переписывали в тетрадки:
Открой мне счастье,
Закрой глаза...
Либеральный оратор вставлял в свою речь:
-- Сегодня сердце отдам лучу...
А ответная рифма звучала на полустан-ке Жмеринка-товарная, где телегра- фист говорил барышне в мордовском костюме:
-- Я буду дерзок -- я так хочу.
У старой писательницы Зои Яковлевой, собиравшей у себя литературный кру-жок, ещё находились недовольные де-каденты, не желающие признавать Бальмонта замечательным поэтом. Тогда хозяйка просила молодого дра-матурга Н. Евреинова прочесть что-нибудь. И Евреинов, не называя автора, декламировал бальмонтовские "Камы-ши":
Камыш-ш-ши... ш-ш-шуршат...
Зачем огоньки между ними горят...
Декламировал красиво, с позами, с жестами. Слушатели в восторге крича-ли: "Чьё это? Чьё это?"
-- Это стихотворение Бальмонта, – торжественно объявляла Яковлева.
И все соглашались, что Бальмонт -- прекрасный поэт...
Я помню, приходил ко мне один боль-шевик -- это было ещё до революции. Большевик стихов вообще не призна-вал. А тем более декадентских (Баль-монт был декадентом). Из всех русских стихов знал только некрасовское:
От ликующих, праздноболтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих.
Прочёл, будто чихнул четыре раза.
Взял у меня с полки книжку Бальмонта, раскрыл, читает:
Ландыши, лютики, ласки любовные,
Миг невозможного, счастия миг.
-- Что за вздор,-- говорит.-- Раз невоз-можно, так его и не может быть. Иначе оно делается возможным. Прежде все-го надо, чтобы был смысл.
-- Ну, так вот слушайте,-- сказала я. И стала читать:
Я дам тебе звёздную грамоту,
Подножием сделаю радугу,
Над пропастью дней многогромною
Твой терем высоко взнесу...
-- Как? -- спросил он.-- Можно ещё раз?
Я повторила.
-- А дальше?
Я прочитала вторую строфу и потом конец:
Мы будем в сияньи и в пении,
Мы будем в последнем мгновении
С лицом обращённым на юг.
– Можно ещё раз? -- попросил он.-- Знаете, это удивительно! Собственно говоря, смысла уловить нельзя. Я, по крайней мере, не улавливаю. Но какие-то образы возникают. Интересно -- мо-жет, это дойдёт до народного созна-ния? Я бы хотел, чтобы вы мне записа-ли эти стихи.
Впоследствии, во время революции, мой большевик выдвинулся, стал зна-чительной персоной и много покрови-тельствовал братьям-писателям. Это действовала на него магия той звёзд-ной грамоты, которую понять нельзя».
(Н.А. Тэффи. Бальмонт)
Комментариев нет:
Отправить комментарий