НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ - ПЕРЕВОДЧИК

Николай Гумилёв придавал большое значение переводческой работе. В течение последних лет своей жизни, вплоть до середины 1921 года, он до-статочно интенсивно занимался с ино-странными текстами и над редакция- ы́ми чужих переводов. Перу Гумилёва принадлежат  переводы стихотворений и поэм Т. Готье, Дж. Леопарди, Шарля Бодлера, Артюра Рембо, О.Уайльда, Уильяма Шекспира, С.Т. Кольриджа, Генриха Гейне... Стихотворным перево-дам посвящал статьи.

Прочитав следующий отрывок из ста-тьи Гумилёва о структуре такого поэтического жанра, как сонет, можно потом проследить, как это всё выдержано в сонете Шекспира, представленном в переводе Николая Гумилёва:

«... сонет, давая в первом катрене ка кое-нибудь положение, во-втором — выявляет, его антитезу, в первом терце-те намечает их взаимодействие и во втором терцете даёт ему неожиданное разрешение, сгущённое в последней строке, часто даже в последнем слове, почему оно и называется ключом соне-та.

Шекспировский сонет с нерифмованными между собой катренами гибок, податлив, но лишён достаточной силы...».

(Н. Гумилёв. О стихотворных переводах)

У. Шекспир. Сонет 17

Моим поэмам кто б поверить мог,

Коль Ваших качеств 

дал я в них картину?

Они — гроб Вашей жизни, знает Бог,

Их могут передать лишь вполовину.

И опиши я Ваших взоров свет

И перечисли все, что в Вас прелестно,

Грядущий век решил бы: «Лжёт поэт,

То лик не человека, а небесный».

Он осмеял бы ветхие листы

Как старцев, что болтливей, чем умнее.

Он эту правду счёл бы за мечты

Иль старой песни вольные затеи.

Но будь у Вас ребёнок в веке том,

Вы жили б дважды — 

и в стихах, и в нём.

(Перевод с английского Н.Гумилёва)

____

Sonnet XVII

Who will believe my verse in time to come,

If it were fill'd with your most high deserts?

Though yet, heaven knows, it is but as a tomb

Which hides your life and 

shows not half your parts.

If I could write the beauty of your eyes

And in fresh numbers number all your graces,

The age to come would say, 'This poet lies;

Such heavenly touches 

ne'er touch'd earthly faces.'

So should my papers, yellow'd with their age,

Be scorn'd, like old men 

of less truth than tongue,

And your true rights be term'd a poet's rage

And stretched metre of an antique song:

⁠But were some child of yours alive that time,

⁠You should live twice, — in it and in my rime.