ОБ АНТИВОЕННЫХ ВЫСТУПЛЕНИЯХ МАЯКОВСКОГО

Юрий Чистяков. Маяковский

Снова обратимся к работе Максима Кантора "История живописи...". Автор рассказывает об огромном скачке, ко-торый происходит в мировоззрении Маяковского и восприятии им войны (Первой империалистической) уже в первые её месяцы. Правда, Кантор по-чему-то говорит о 17-летнем поэте, в то время как в 14-ом Маяковскому испол-нился уже 21 год.

Через месяц после начала мировой войны, рассказывает Кантор, в октябре 1914 года в издательстве "Современ-ный лубок" Маяковский, как и многие художники того времени, создаёт от-крытки-лубки военно-патриотического содержания. Сам поэт так писал об этой работе: «Война. Принял взволно-ванно. Сначала только с декоративной, с шумовой стороны. Плакаты заказные и, конечно, вполне военные…».

Далее привожу рассказ М. Кантора:

"Маяковский – и человек, и гражданин, и поэт – развивался стремительно. За-казные милитаристические стихи («война с шумовой стороны») были на-писаны семнадцатилетним юношей, уже взрослым, конечно (отсидел де-сять месяцев в Бутырке, организовы-вал побег заключённых из Новинской тюрьмы), но всё же далеко не зрелым. Война стимулировала его взросление – всего через несколько месяцев после агитационных лубков Маяковский пи-шет великую антивоенную поэму «Вой-на и мир», которая опровергает импе-риалистическую романтику...

«Сегодня бьются государством в госу-дарство 16 отборных гладиаторов» – это строка из «Войны и мира» Маяков-ского; именно как бой гладиаторов – убийство по прихоти цезарей и для за-бавы толп – Маяковский оценивал вой-ну, перед таинством которой преклоня-лись, которую романтизировали и вос-певали. Согласитесь, от патриотическо-го лубка до понимания мерзости войны проделан большой путь. Для восемнад-цатилетнего человека, окружённого во-енным кликушеством, это невероятное усилие.

О, кто же,

набатом гибнущих годин

званый,

не выйдет брав?

Все!

А я

на земле

один

глашатай грядущих правд.

Сегодня ликую!

Не разбрызгав,

душу

сумел,

сумел донесть.

Единственный человечий,

средь воя,

средь визга,

голос

подъемлю днесь.

Вот так он писал, ещё до хемингуэев-ского «Прощай, оружие!» и до олдингто-новской «Смерти героя»:

Знаете ли вы, бездарные, многие,

думающие нажраться лучше как, –

может быть, сейчас бомбой ноги

вырвало у Петрова поручика?

Средь воя и визга говорить здраво за-труднительно. Но ещё труднее даётся вести твёрдую, определённую линию, когда все художники вокруг пишут раз-машисто, бурно, страстно. Выступить против военной истерики – такое ещё можно представить.

Но вот выступить против военной эсте-тики (это мощная индустрия: гимны, картины, плакаты, статьи, оперы) – это настоящий подвиг. Большинство масте-ров воспевали войну – причём речь не просто о героизации массового убийст-ва; важно то, что сама эстетика предво-енных лет была сформулирована под военные нужды...

Маяковский ненавидел войну. И Мая-ковский любил революцию, которая (так он верил) положит конец всем войнам. Он верил в объединение угне-тённых, которое положит конец власти империалистов, затевающих войны ра-ди своей выгоды. 

Революция (так считал Владимир Мая-ковский) отменит войну угнетённых друг с другом.

Да здравствует революция, 

радостная и скорая!

Это – единственная великая война

Из всех, какие знала история.

Ради этой победы над империализмом Маяковский и взялся за перо и за ка-рандаш. Ценность произведения изме-ряется по благородству идей, в него за-ложенных, и по последователь-ности в отстаивании этих идей, и идеи, которые отстаивал Маяковский, исключительно благородны: он боролся с голодом, с интервенцией, с разрухой, он призывал поддерживать нищих и помогать сиро-там. Коль скоро в послевоенной Рос-сии простые истины воспринимались плохо, требовалось повторять простые вещи по многу раз. Он и повторял..."

(М. Кантор. История живописи: Простой взгляд на вещи)