ГЕКЗАМЕТРЫ ЛЕВИТАНСКОГО

Из любимого:

***

Я люблю эти дни, когда замысел 

весь уже ясен и тема угадана,

а потом всё быстрей и быстрей, 

подчиняясь ключу, –

как в «Прощальной симфонии» — 

ближе к финалу — 

ты помнишь, у Гайдна —

музыкант, доиграв свою партию, 

гасит свечу

и уходит — в лесу всё просторней теперь — музыканты уходят —

партитура листвы обгорает 

строка за строкой —

гаснут свечи в оркестре одна за другой — музыканты уходят —

скоро-скоро все свечи в оркестре 

погаснут одна за другой —

тихо гаснут берёзы в осеннем лесу, догорают рябины,

и по мере того, как с осенних осин 

облетает листва,

всё прозрачней становится лес, 

обнажая такие глубины,

что становится явной вся 

тайная суть естества, –

всё просторней, все глуше в осеннем лесу — музыканты уходят —

скоро скрипка последняя 

смолкнет в руке скрипача —

и последняя флейта замрёт в тишине — музыканты уходят —

скоро-скоро последняя 

в нашем оркестре погаснет свеча…

Я люблю эти дни, в их безоблачной, 

в их бирюзовой оправе,

когда всё так понятно в природе, 

так ясно и тихо кругом,

когда можно легко и спокойно 

подумать о жизни, о смерти, о славе

и о многом другом 

ещё можно подумать, 

о многом другом.

(Из книги "День такой-то". 1976)

***

Снег валил до полуночи, 

рушился мрак над ущельями,

а потом стало тихо, 

и месяц взошёл молодой...

Этот мир, он и движим и жив 

испокон превращеньями,

то незримой, то явной, 

бесчисленной их чередой.

Чередуется свет с темнотой, 

обретенья — с потерями,

и во всём этом свой, несомненно, 

и смысл, и резон.

Череда превращений, 

закон сохраненья материи —

как догадка твоя дерзновенна, 

Овидий Назон!

Всё, действительно, так,

и, покуда планета вращается,

и природа, ликуя, 

справляет своё торжество,

всякий миг завершается что-то,

и вновь превращается

существо в вещество, 

и опять вещество в существо.

Как в кольце лабиринта 

глухими бредём коридорами,

как в преддверии часа, 

когда разразится гроза,

переходами тёмными движемся,

между которыми

обжигающий пламень 

на миг ослепляет глаза.

Недоверчиво смотрим, как трагик становится комиком,

сокрушённо взираем, 

как старость вступает в права,

как гора рассыпается в прах,

и над маленьким холмиком,

выбиваясь из сил, 

молодая восходит трава.

И однажды осенней порой, 

прислонясь к подоконнику,

вдруг легко различаем 

сквозь морок и зябкий туман,

как наш давний роман 

переходит в семейную хронику,

и семейным преданьем 

становится старый роман.

Мы себя убеждаем — 

ну, что там печалиться попусту,

но подстреленной птицей 

клокочет и рвётся в груди

этот сдавленный возглас — 

как вслед уходящему поезду —

о мгновенье, помедли, 

помешкай,

постой,

погоди!

(Из книги "Письма Катерине, или Прогулки с Фаустом". 1881)