МАРБУРГ

В юношеские годы у Бориса Пастернака было ещё одно увлечение – философией. Была учёба в Московском и Марбургском университетах. В Германии он учился у известного неокантианца Когена, предлагавшего молодому москвичу докторантуру.

"Я стоял, заломя голову и задыхаясь. Надо мною высился головокружительный откос, на котором тремя ярусами стояли каменные макеты университета, ратуши и восьмисотлетнего замка. С десятого шага я перестал понимать, где нахожусь. Я вспомнил, что связь с остальным миром забыл в вагоне и её теперь вместе с крюками, сетками и пепельницами назад не воротишь...

Улицы готическими карлицами лепились по крутизнам. Они располагались друг под другом и своими подвалами смотрели на чердаки соседних. Их теснины были заставлены чудесами коробчатого зодчества. Расширяющиеся кверху этажи лежали на выпущенных брёвнах и, почти соприкасаясь кровлями, протягивали друг другу руки над мостовой. На них не было тротуаров. Не на всех можно было разойтись.

Вдруг я понял, что пятилетнему шарканью Ломоносова по этим мостовым должен был предшествовать день, когда он входил в этот город впервые, с письмом к Лейбницеву ученику Христиану Вольфу, и никого ещё тут не знал. Мало сказать, что с того дня город не изменился. Надо знать, что таким же нежданно маленьким и древним мог он быть уже и для тех дней...".

(Борис Пастернак. Охранная грамота)

Много десятилетий спустя после смерти Бориса Пастернака Германию посетил Андрей Вознесенский (которого, как известно, с детских лет связывала дружба с Пастернаком), и эта поездка будет включать в себя совершенно определённый смысл. 

"Однажды мне довелось проникнуть в его [Пастернака] кладовую, к истокам мастерства, в роддом его, что ли. Это был Марбург. Везти меня туда не хотели. Меня отговаривали. Мол, зачем давать крюка, не запланировано. Завтра вечер в Ганновере. Я отмалчивался. Я-то знал, что все эти запрограммированные телестудии, месячные вечера, пресса – были лишь даванием кругаля ради Марбурга, ради нескольких часов в нём. И даже встреча с Хайдеггером, часовые колдовские речи с ним о слове и сущности слова имели подсознательную параллельность с Когеном. Это был мостик туда. Сознание инстинктивно расставляло шахматную ситуацию, где марбургские колокольни, где "ночи играть садятся в шахматы".

"Охранная грамота" была библией моего детства. Я страницами шпарил текст наизусть без передыха. В Марбург я ехал тайком, не оповестив никого, ехал соглядатаем, на цыпочках поглядеть, послушать".

Вознесенский рассказал нам, каким он увидел тогда этот древний город:

"Марбург двухэтажен, как дом с каменным низом. Подножие – современные строения, новый университет. В нём мы. Дымом встаёт над ним старый город с когтистой готикой. Он будто горб на горе или, вернее, будто рюкзак, в котором угадывается и вот-вот выхлестнет скрытый пар парашюта. Он полон обычаев, обрядов, охранной грамоты...

Я ускользнул в старый город. Был рассвет. В уличном автомате за стеклом ждали пфеннигов сигареты и завёрнутые в целлофан живые 🌷 тюльпаны. Я искал его адрес. Старый город был инсценировкой по "Охранной грамоте". Дома срепетированно повторяли позу и жестикуляцию текста. Я кивал, когда им особенно это удавалось. Вот здесь жил Мартин Лютер. Здесь – братья Гримм. Когтистые плиты. Мы думали, что Пастернак – фантаст Клее, а он – нате вам! – скрупулёзнейший документалист. Так же ошарашивают пейзажи Михайловского – сосны, дуб. Гении точны, как путеводители...".

(Андрей Вознесенский. Небом единым)

Борис Пастернак проучился в Марбурге три месяца (один семестр), это было весной-летом 1912 года. Но его и поныне здесь помнят и почитают. Дом 15 на Гиссельбергской улице (Gisselberger Straße), в котором жил поэт, – здешняя достопримечательность. В Марбурге Пастернак уже решил свою судьбу: "Поэзия!" В пользу неё он отказался от философии и торопился вернуться домой. "Прощай, философия!" – эти слова из "Охранной грамоты" можно прочитать на бронзовой мемориальной доске, расположенной на стене дома ...

Борис Пастернак. Марбург

...Плыла черепица, и полдень смотрел,

Не смаргивая, на кровли. А в Марбурге

Кто, громко свища, мастерил самострел,

Кто молча готовился к Троицкой ярмарке.

Желтел, облака пожирая, песок.

Предгрозье играло бровями кустарника.

И небо спекалось, упав на кусок

Кровоостанавливающей арники.

В тот день всю тебя, от гребёнок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Когда я упал пред тобой, охватив

Туман этот, лед этот, эту поверхность

(Как ты хороша!) – этот вихрь духоты —

О чем ты? Опомнись! Пропало. Отвергнут.

___________________

Тут жил Мартин Лютер. Там — братья Гримм.

Когтистые крыши. Деревья. Надгробья.

И всё это помнит и тянется к ним.

Всё — живо. И всё это тоже — подобья.

О, нити любви! Улови, перейми.

Но как ты громаден, обезьяний,

Когда над надмирными жизни дверьми,

Как равный, читаешь своё описанье!

Когда-то под рыцарским этим гнездом

Чума полыхала. А нынешний жуел —

Насупленный лязг и полёт поездов

Из жарко, как ульи, курящихся дупел.

Нет, я не пойду туда завтра. Отказ —

Полнее прощанья. Всё ясно. Мы квиты.

Да и оторвусь ли от газа, от касс, –

Что будет со мною, старинные плиты?

Повсюду портпледы разложит туман,

И в обе оконницы вставят по месяцу.

Тоска пассажиркой скользнёт по томам

И с книжкою на оттоманке поместится.

Чего же я трушу? Bедь я, как грамматику,

Бессонницу знаю. Стрясётся — спасут.

Рассудок? Но он — как луна для лунатика.

Мы в дружбе, но я не его сосуд.

Ведь ночи играть садятся в шахматы

Со мной на лунном паркетном полу,

Акацией пахнет, и окна распахнуты,

И страсть, как свидетель, седеет в углу.

И тополь — король. Я играю с бессонницей.

И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью.

И ночь побеждает, фигуры сторонятся,

Я белое утро в лицо узнаю.

1916