НЕАПОЛЬ

Джачинто Джиганте. Вид на побережье в Позиллипо. Ок. 1844 г.

Неаполитанский залив изображён при- мерно в то время, когда Боратынский со своей семьёй здесь остановился.

Неаполь – место, где в кругу семьи про- шли самые, может быть, счастливые дни в жизни Боратынского. Неаполь – город,в котором умер выдающийся поэт. 

Но задолго до этого, в раннем детстве Боратынский уже знал и грезил прекра- сной страной Италией и свободно гово- рил на её языке.

В 1805 году в имение Мара приехал вы-писанный для занятий с 5-летним Бу- бой (Буба, Бубуша, Бубинька – так назы- вали в детстве будущего поэта) италья-нец- гувернёр Джьячинто Боргезе. Мальчик очень привязался к дядьке. Этот неудачливый торговец картинами преуспел, однако, в воспитании ребён-ка, вовсе не являясь учёным педаго-гом. Он развил в нём любовь к чтению, пристрастил к природе, разжёг вообра- жение рассказами о своей южной от-чизне, да так, что Боратынский полю-бил всё это навсегда, и в своих стихах напрямую обращался к своему гувернё-ру со словами благодарности...

В 1843-44 годах Боратынский с женой и тремя старшими детьми предпринял вояж по европейским странам, проехал с остановками всю Германию, зиму 43-44 годов провёл в Париже, тесно обща-ясь с французскими писателями и рус-скими эмигрантами, а весной по Среди-земному морю приплыл в Неаполь.

"Вот Неаполь! Я встаю рано. Спешу от-крыть окно и упиваюсь живительным воздухом. Мы поселились в Villa Reale, над заливом, между двух садов... Каж-дый день два раза, утром и поздно вечером, мы ходим на чудный залив, глядим и не наглядимся..." 

"Мне эта жизнь отменно по сердцу: гу-ляем, купаемся, потеем и ни о чём не думаем, по крайней мере не останавли-ваемся долго на одной мысли. Это не в здешнем климате".

(Письма Путятам).

И там же Боратынский пишет одно из самых последних своих стихотворений – монолог памяти своего воспитателя, где вспоминает "благодать нерусского надзора" своего дядьки, обернувшийся за долгих 20 лет сердечной привязан- ностью.

Евгений Боратынский. 

Дядьке-итальянцу (отрывок)

Беглец Италии, Жьячинто, дядька мой,

Янтарный виноград, лимон её златой

Тревожно бросивший, 

корыстью уязвленный,

И в край, суровый край, 

снегами покровенный,

Приставший с выбором 

загадочных картин,

Где что-то различал и видел ты один!

Прости наш здравый смысл, 

прости, мы та из наций,

Где брату вашему 

всех меньше спекуляций.

Никто их не купил. 

Вздохнув, оставил ты

В глушь севера тебя 

привлекшие мечты;

Зато воскрес в тебе сей ум, 

на всё пригодный,

Твой итальянский ум, 

и с нашим очень сходный!

Ты счастлив был, 

когда тебе кое-что дал

Почтенный, для тебя богатый генерал,

Чтоб, в силу строгого с тобою договора,

Имел я благодать нерусского надзора.

Благодаря богов, с тобой за этим вслед

Друг другу не были мы чужды 

двадцать лет...

<...> А я, я, с памятью 

ТО ОНживых твоих речей,

Увидел роскоши Италии твоей!

Во славе солнечной Неаполь 

твой нагорный,

В парах пурпуровых и в зелени узорной,

Неувядаемой,— амфитеатр дворцов

Над яркой пеленой лазоревых валов;

И Цицеронов дом, и злачную пещеру,

Священную поднесь Камены суеверу,

Где спит великий прах 

властителя стихов,

Того, кто в сей земле 

волканов и цветов,

И ужасов, и нег взлелеял эпопею,

Где в мраки Тенара 

открыл он путь Энею,

Явил его очам чудесный сад утех,

Обитель сладкую теней блаженных тех,

Что, крепки в опытах 

земного треволненья,

Сподобились вкусить 

эфирных струй забвенья.

Неаполь! До него среди садов твоих

Сердца мятежные отыскивали их.

Сквозь занавес веков 

ещё здесь помнят виллы

Приюты отдыхов и Мария и Силлы.

И кто, бесчувственный, 

среди твоих красот

Не жаждал в их раю 

обресть навес иль грот,

Где б скрылся, не на час, 

как эти полубоги,

Здесь Лету пившие, 

чтоб крепнуть для тревоги,

Но чтоб незримо слить 

в безмыслии златом

Сон неги сладостной 

с последним, вечным сном...

<1844>