ПИСЕМСКИЙ. ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ. АСТРАХАНЬ

И.Е.Репин. Портрет писателя А.Ф.Писемского. 1880

В 1856 году, когда Морское министер- ство организовало для писателей ряд этнографических командировок на ок-раины России, А.Ф.Писемский выбрал Астрахань и Каспийское побережье. Результатом путешествия был ряд ста-тей в журналах «Морской сборник» и «Библиотека для чтения».

Всегда было интересно читать впечат-ления писателей от поездок и путеше-ствий, а если ты ещё и волжанин, не раз плававший по реке и знающий волжские города, тем более любопыт-но... Рассказчик Писемский отменный, волжский дух передаёт. Полтора века после написания этих заметок прошло, но всё узнаваемо. Весна, река ещё подо льдом, но переправы уже нет, зимняя рыбалка... Всё, как теперь.

А.Ф.Писемский. Путевые заметки. Астрахань

«Я еду по краю Волги; солнце обливает ярким светом окрестность и, отража-ясь от бело-глянцевитого льда, беспо-коит глаза; посередине реки виден це-лый ряд треугольной пирамидой поста-вленных жердей, около них ходят, наги-баются по две, по три черноватые фигу-ры мужиков.

– Это что такое? -- спросил я извозчи-ка.

– Снасти, рыбу ловят, -- отвечал он...

Город между тем становится всё вид-ней и видней. Издали он напоминает собой всевозможные приволжские города, виды которых почти можно описывать заочно: широкая полоса реки, на ней барки с их мачтами, кида-ющийся в глаза на первом плане собор, с каменными казёнными и купечески-ми домами, а там сбивчиво мелькают и другие улицы, над которыми высятся колокольни с церквами, каланчи, спра-ва иногда мельницы, а слева сады, и наоборот. Таковы Ярославль, Костро-ма, Нижний, такова и Астрахань; но вблизи -- другое дело...

Надобно ещё было переехать через Волгу, а это оказалось не совсем удоб-но: нельзя ни по льду, потому что лёд проломится, ни на пароме, потому что лёд, перевозят калмыки на салазках: вас само по себе, человека само по себе, а вещи само по себе. Так потащи-ли и меня двое калмычонков. Сначала они бежали рысью; лёд между тем вы-гибался на трещинах, из которых вы-ступала вода; в стороне, не больше как на сажень, была полузамёрзшая про-рубь для прохода парома; с половины реки калмычонки что-то болтнули между собой по-своему и пошли шагом.

– Что же вы не бежите? Везите провор-нее! -- сказал я.

Они оглянулись на меня и улыбнулись.

-- Нет, барин, ничего, тут крепко, -- сказал один из них совершенно чисто по-русски.

– А у того берега опасно? -- спросил я.

– Там провалишься, пожалуй, хлибит, а тут ядрёный лёд, -- отвечал калмычо-нок и опять что-то болтнул товарищу.

Но как же идут обозы, спрашивается. Идут и проваливаются, а иногда и то-нут; на счастье: вывезет – так ладно, а не вывезет – так тоже ладно!

С калмыцких салазок я попал по коле-но в грязь, а из грязи взмостился на подъехавшую за мной почтовую телегу и велел себя везти в гостиницу, с жад-ным любопытством смотря на всех и на всё. Азиатский характер даёт себя чувствовать сразу: маленькие деревян-ные домишки, по большей части за за-бором, а который на улицу, так с закры-тыми окнами, закоптелые, неуклюжие, с черепичными крышами, каменные дома с такими же неуклюжими балко-!нами или, скорей, целыми галереями, и непременно на двор.

После безлюдного степного пути мне показалось, что я попал в многолюд-нейший город, и то на ярмарку: народ кишмя кишит на улицах. И что за разно-образие в костюмах: малахай, персид-ская шапка, армяк, халат, чуха! Точно после столпотворения вавилонского, отовсюду до вас долетают звуки раз-нообразных языков, и во всех словах как будто бы так и слышится: рцы. 

Пропасть грязных мелочных лавочек, тьма собак, и все какие-то с опущен-ными хвостами и смирные; наконец, коровы, свиньи и толстоголовые татар-ские мальчишки, немного опрятнее и красивее свиней. Я каждую минуту ждал, что кувыркнусь, хотя и ехал ша-гом: мостовой и следа нет, улицы уст-роены какими-то яминами в середине, в которых стоит глубокая грязь, и вас везут почти по тротуарам.

В гостинице, куда меня привезли, отве-ли мне, как водится, сыроватый и тем-новатый нумер с диваном, со столом и картинками, которые на этот раз изо-бражали печальную  историю Фауста и Маргариты.

Итак, подумал я не без удовольствия, для меня миновался этот степной путь с его вьюгами, голодом и девственной природой, не заражённой людским ды-ханием и не изуродованной ни шоссе, ни железными дорогами.

– Дай мне, братец, поесть, -- сказал я провожавшему меня номерщику.

Он подал огромную порцию стерляжь-ей ухи, свежей осетрины и жареного фазана, при котором место огурцов занимали соленая дыня и виноград.

– Вот с этой стороны Астрахань краси-ва, -- сказал я сам себе и заснул, как может заснуть человек, проехавший в перекидной повозке, на почтовых две тысячи верст».